"Джеймс Брэнч Кейбелл. Кое-что о Еве ("Сказания о Мануэле" #13)" - читать интересную книгу автора

совершить это, я должен произнести величайшие и наилучшие слова Магистра
Филологии.
С этими словами Джеральд вышел из комнаты через ход, о существовании
которого он не знал до этого вечера.


Глава 4


Дьявол в Библиотеке


И все-таки Джеральд оглянулся на мгновение на несчастного дьявола в
облике степенного рыжеволосого юноши, который остался в библиотеке. Сейчас
этот Джеральд Масгрэйв выглядел как чудаковатый знакомый, в котором Джеральд
не был, в конечном счете, глубоко заинтересован.
Ибо сей Джеральд Масгрэйв, который остался в библиотеке, был и в самом
деле смешон почти что во всех отношениях. В том Джеральде, который сейчас -
пожалуй, не без благородства - предпочел скорее отдать свою жизнь, чем
нарушить кодекс чести джентльмена, и который сейчас покидал Личфилд, чтобы
стать квалифицированным чародеем, не было ничего смешного. Этот Джеральд был
достойным и интеллигентным человеком, преследующим возвышенную и разумную
цель.
Но та часть Джеральда Масгрэйва, что осталась позади, та его часть,
которая уже выстраивала все большее множество слов, дабы произнести еще
более помпезную надгробную речь о подвигах Дона Мануэля из Пуактесма,
казалась смешной. Для этого рыжего паренька не было, за единственным
исключением, никакой веской побудительной причины марать чернилами чистую
бумагу, когда он мог бы в тот самый момент уютно выпивать за обедом у
Вартрея, либо получать приятное возбуждение от капризов фортуны в казино
Дорна, либо развлекаться в веселой компании в четырех спальнях.
Но вместо этого он сидел в одиночестве, окруженный вздымавшимися со
всех сторон пыльными книжными полками - весьма приземистыми книжными
шкафами, на верхушках которых громоздилась милая сердцу орда фарфоровых и
бронзовых статуэток, изображающих ту или иную зверушку, птицу или рептилию.
Посреди блестящих игрушек, которые сами по себе свидетельствовали о его
ребячестве, паренек по своей собственной воле сидел столь одиноко. И его
ужимки, бесспорно, были комичны. Он нервно поеживался. Он ерзал на стуле. Он
грозно склонялся, словно охваченный внезапным приступом ярости, над лежащей
перед ним бумагой. Он запрокидывал голову, чтобы пристально уставиться на
белую китайскую курочку. Он теребил мочку левого уха, а затем неистово
ковырял в ухе мизинцем.
В промежутках между этими физическими упражнениями он, столь ненадежным
образом расположившийся на поверхности непредсказуемо раскачивавшейся в
пространстве планеты, своей сильно обкусанной черной ручкой делал на лежащей
перед ним бумаге маленькие царапинки, большую часть которых он тотчас же
замарывал другими царапинками, все это время сохраняя выражение человека,
занимающегося каким-то умным и действительно важным делом. Зрелище было
странным и невыразимо безумным, поскольку, как всегда, для постороннего
наблюдателя движения творческого письма являли тот налет гротеска, который