"Артем Абрамов, Сергей Абрамов. Убей страх: Марафонец " - читать интересную книгу автора

может - год, может - тыщу лет, но дождался и рад до смерти. Бородач протянул к
пришлецу руки и сказал на угаданной Черновым смеси арамейского и
древнееврейского:
- Здравствуй, Бегун. Мы так долго ждали тебя, и ты пришел, как и завещано
Книгой Пути. Теперь все у нас будет удачно, и Небо над нами останется голубым,
и Солнце - ласковым, и Вода - прохладной, и Хлеб - чистым, и Путь - счастливым.
Здравствуй, Бегун.
Скорее всего произнесенное было формулой. То ли формулой приветствия
вообще, то ли приветствия именно Чернову, то есть Бегуну. И если в своих
беговых раздумьях сам Чернов означил термин "Процесс" заглавной буквой, уважая
его и его возможного Конструктора (тоже с заглавной), то бородач уважал в своем
приветствии все подряд: и какую-то Книгу какого-то Пути, и Солнце, и Хлеб, и
Воду, и даже самого Чернова, то есть Бегуна.
Чернов решил плюнуть на политкорректность: стоять - после бега-то! - в
насквозь мокрой одежде было отвратительно, и, как ни странно в жару, знобко,
посему он потянул молнию и содрал с плеч белую, ставшую тряпкой плотную куртку.
А футболку, еще более мокрую, все ж постеснялся. Прежде она тоже была белой,
сейчас стала серой, как из воды вынутой.
Бородач махнул кому-то в толпе, и оттуда вышла женщина, присела перед
Черновым на корточки, склонила голову, пряча глаза, и протянула невесть зачем
прихваченную на площадь (рояль в кустах?) полотняную белую ткань размером с
хорошую простыню. Бородач обошел женщину, забрал простыню и, как занавесом,
закрыл Чернова от толпы.
- Сними мокрое, - сказал он. - Зачем так одевался? Ты же знал, какая здесь
жара...
Все было абсолютно понятно, Чернов чувствовал себя вполне уверенным - в
смысле языка. Поэтому спросил:
- Откуда мне было знать?
И потянул через голову майку.
Бородач набросил на голый торс Чернова прохладное полотно, забрал у него
майку и куртку, не глядя отдал женщине.
- Мирьям выстирает...
- Откуда мне было знать? - повторил вопрос Чернов, потому что уверенное
утверждение хозяина его удивило.
Запахнул простыню на теле: стало легче. Даже жара показалась менее
оглушающей.
- Ты забыл, - почему-то удовлетворенно сказал бородач. Повторил врастяжку:
- Ты за-а-бы-ы-л... - Обнял Чернова за плечи, чуть развернул, настойчиво
подтолкнул к входу в здание. Оглянулся назад, к смотрящим, крикнул: -
Расходитесь, братья и сестры. Солнце еще слишком высоко...
Они вошли в полутемный высокий пустой зал. Свет, проникающий сюда сквозь
узкие окна-бойницы, выхватывал из тьмы - особенно плотной после солнечной
площади! - щербатые квадратные камни пола, длинные каменные лавки, впереди, у
противоположной входу стены, - масляный светильник на тонкой высокой
ножке-подставке, напоминающий по форме традиционную иудейскую менору, но
язычков пламени здесь было не семь, а десять. За светильником Чернов углядел
огромный - по виду тоже каменный - саркофаг, на передней стенке которого
неведомый камнерез изобразил десять птиц - очень условно изобразил,
схематически, если слово "схема" можно отнести к изображению живого существа.
Десять огоньков в светильнике, десять птиц на камне... Число наверняка имело