"Григол Абашидзе. Лашарела (Грузинская хроника XIII века) " - читать интересную книгу автора

Когда-то поборник новизны, христианская церковь теперь сама боролась
со всем новым и передовым. Ее служители проповедовали аскетизм и
покорность богу, а сами соперничали в роскоши с вельможами и купцами.
Царь не выносил нескончаемых споров между церковниками, их
нетерпимости в вопросах веры.
Сам он принимал участие не только в языческих празднествах, таких,
как лашароба и лампроба, но также любил посещать армянские богослужения и
мусульманские мечети. Во всех этих - то занимательных, то скучных -
ритуалах его привлекала внешняя сторона.
Георгий потешался над долгими спорами между сектантами и догматиками.
Сам Лаша не придерживался твердо ни одной из религий. Всякая новая вера
легко увлекала его вначале, но так же быстро надоедала ему. Увлеченный
неоплатонизмом, он одно время сблизился с суфиями - мусульманскими
мистиками, но вскоре отошел от их аскетизма, так же как раньше отошел от
аскетизма христианского. Молодого государя, привыкшего проводить время на
охоте и пирах, готового за один взгляд красавицы отдать целый мир, стихи
Омара Хайяма привлекали куда больше, чем Коран и Евангелие, а чтение
Гомера и Горация услаждало несравненно сильнее, чем заучивание
христианских догм.
Католикос все больше распалялся. Посрамив ересь, он принялся
рассказывать историю византийского кесаря Юлиана, прозванного Отступником.
Его возвращение к язычеству он заклеймил как неразумную попытку возврата к
варварству.
Рассказ католикоса напомнил царю о том, что он читал о Юлиане.
Георгий ясно представлял себе Юлиана, гонимого своим же двоюродным братом
Констанцием. Просвещенный и отважный Юлиан был поднят на щит легионерами и
провозглашен императором.
Ученик философов Ливания и Эдессия, Юлиан смело повел борьбу с
ненавистным ему христианством и начал восстанавливать прекрасную эллинскую
веру. Но поэтически настроенный кесарь оказался слишком оторванным от
действительности и сложил голову в благородной, но неравной борьбе.
Лаша Георгий понимал всю безнадежность попытки Юлиана, и все же у
него щемило сердце, когда он думал о печальной судьбе императора,
пытавшегося повернуть вспять колесо истории.
Сам он не помышлял о восстановлении грузинского язычества, не
обладавшего даже такой силой, как эллинская вера при Юлиане. Но он не мог
до конца примириться с самовластием и жестокостью Христова воинства.
Между тем католикос, увлекшись собственным красноречием, живо рисовал
перед слушателями образ Юлиана Отступника. Он изображал его вздорным,
необузданным человеком; язвительно говорил пастырь грузинской церкви о
нраве и повадках язычника-императора, о его внешности и образе жизни. И
Лаша вдруг понял, что католикос рисует пастве образ грузинского царя.
Многие из присутствующих тоже понимали, куда клонит католикос, и
исподтишка следили за выражением лица Георгия.
А он стоял, гордо откинув голову, и внимательно слушал проповедь,
словно речь шла вовсе не о нем. С насмешливой улыбкой беспечно глядел он
на распаленного гневом, взлохмаченного старца.
Католикос открыто вызывал на бой того, кто был облечен властью и
возгордился чрезмерно, кто позабыл, что власть земная преходяща и что над
всеми владыка - всевидящий, безначальный и бесконечный бог. Католикос