"Гусейн Аббасзаде. Просьба" - читать интересную книгу автора

они. - Что ты нам купил, что хорошего сделал? Куда нас повез, что показал?
Погляди на других отцов! Чем их дети лучше нас?" С трех сторон нападали на
человека как коршуны. А он терпел, бедняга. Все это видели, переживали за
пего. А Гани старался не подавать виду, что в семье нелады, что его
притесняют. "Ничего, - говорил он, - дети ведь маленькие, не понимают, что
говорят... Дай им бог здоровья, вырастут, глаза откроются, научатся отличать
добро от зла, правого от неправого, оценят своего отца". Но и эта надежда
рухнула. Ведь если смирного коня рядом с диким привязывать, он масти не
сменит, но нравом изменится обязательно... Дети Гани-киши пошли в мать:
злые, недобрые, сердца у них просто каменные. Дочь в районе сидит, хоть раз
в год приехала бы посмотреть, жив ли еще отец. А сын, ты видел, как старика
изводит. Дурдана-арвад лет десять как умерла, но Алигулу еще успела женить,
подобрала ему дочку своей родственницы, и правду сказать, хорошая,
благородная девушка, жаль, досталась такому подлецу... Алигулу ей жизнь
отравил. Измывался над ней как хотел и в конце концов бросил ее, осталась
женщина с тремя детьми на руках, при живом отце сирот воспитывает... А он,
уж не знаю, законно ли, незаконно, женился снова, взял женщину намного
моложе себя, да и с ней тоже недолго жил. Эта женщина оказалась побойчее,
быстро раскусила, что за фрукт ей достался, и прогнала болвана, как собаку
от дверей мечети. Этот бездельник и раньше к спиртному прикладывался, а
после этого еще больше к нему пристрастился. А ведь на хорошем месте
работал, проклятый, мастером был на заводе, где пароходы чинят, и, говорят,
неплохо зарабатывал. Но из-за пьянства и из-за прогулов его с работы
вышвырнули. Тут он про отца-то и вспомнил, и уж больше ни о чем у него сил
думать нету, присосался к старику. Гани-киши как раз вышел на пенсию, но без
дела не сидит ни минуты, все что-то там мастерит, подрабатывает не столько
для себя - много ли ему надо! - сколько для внуков, помогает первой жене
Алигулу, с тремя детьми ведь осталась! А тут Алигулу вылез. Из огня да в
полымя попал старик. Отнимает у него, мерзавец, все деньги, глотка у него
бездонная, много водки можно влить... Гани-киши терпит, соседей стыдится,
никому про горе свое сказать не может. А нам ведь и так все видно, но
вмешаться никто не смеет, потому что дело вроде семейное, Гани-то молчит...
Потом, слышим, устроился Алигулу куда-то на работу, но вскоре попался на
воровстве, арестовали его, и угодил он в тюрьму. Не принято радоваться
такому, но, поверь, эта новость многим пришлась по душе; соседи подумали,
что наконец старик поживет в покое. Внуки стали ходить к Гани-киши. Он им
рад. Хвала аллаху, такие хорошенькие: два мальчика и девочка, смотришь не
налюбуешься. Думаешь, неужели от такого отца родились? Он ведь на них ни
разу даже не глянул! Зато дед души в них не чает... Не знаю уж, как
получилось, что Алигулу выпустили из тюрьмы раньше времени? Ну, думаем,
посидел, урок получил, поумнел все-таки, да и возраст уже немалый - за сорок
перевалило, пошалил, покуролесил, и хватит, вернется к жене и детям и
заживет тихо...
- Не встретил он человека посильнее себя, вот и куражится. Что за
доблесть - избить старика? Нарвался бы на мужчину, живо бы присмирел.
- Алигулу от безнаказанности распоясался, ты прав, сынок, но и
Гани-киши тоже виноват. Я вот женщина, а не стала бы терпеть такие
издевательства. Пусть даже родной сын, под сердцем выношенный, а если стал
свинья свиньей, я бы ему такой прием устроила, что он и дорогу сюда забыл
бы. Я женщина простая, можно сказать, совсем неграмотная, но кое-что вижу,