"Мансур Абдулин. 160 страниц из солдатского дневника " - читать интересную книгу автора

Но случилось ЧП...
Из моего вещмешка - я потянулся отрезать еще ломтик - исчезла моя
буханка! Я глазам не поверил!.. Вся рота взволновалась, загалдела. На шум
подошел командир батальона. Тогда комбатом у нас был еще Гридасов Федор
Васильевич маленького роста капитан, бритая голова, лицо красное, как после
бани, орден Красного Знамени на груди. Гридасов выбывал по ранению, но потом
снова после лечения в госпитале к нам вернулся. Спрашивает, в чем дело.
Рассказываем и сами не рады.
- Расстрелять негодяя на месте! - приказывает комбат и сам, расстегнув
кобуру, вынимает наган.
Рота, как один, схватилась за мешки. Вот уже содержимое всех вещмешков
посыпалось на плащ-палатки. Лишь один туго перевязан, и хозяин не спешит его
развязывать; обреченный, все ниже опускает он голову в перекрестье наших
взглядов... Вздрогнул от негромкого щелчка, с которым комбат взвел курок.
- Осмотреть! - Комбат кивнул кому-то на мешок.
У меня получилось так быстро, что никто сначала не Понял. Я боялся, что
и комбат не поймет меня... Почти оттолкнув того, кто по приказу комбата уже
склонился над вещмешком, я подскочил к Николаю - так звали вора, - запустил
руку в его вещмешок и, нащупав две буханки, замер.
Все молча напряженно ждали.
Я встал, выпрямился по стойке "смирно" и доложил:
- Украденный хлеб не обнаружен!
Мгновенье на лице комбата держалось выражение удивленного недоумения,
но тут же его глаза мне сказали: "Молодец!" - и он засунул наган обратно в
кобуру.
Ничего не сказав больше, комбат исчез в направлении КП батальона.
Вся рота вздохнула облегченно. Не задавая больше вопросов, где же
пропавшая буханка, каждый отрезал от своей по ломтю и положил на мою
плащ-палатку. А. Николай закрыл лицо ладонями, лег на землю рядом со
злополучным мешком и так лежал, наверное, два часа. Человек - приговоренный
к позорной смерти и получивший помилование...
И вот этот-то Николай через две или три недели был тяжело ранен
осколком в легкие. В его груди была рана, через которую со свистом входил и
выходил воздух... лучилось это после Илларионовки - уже вечером. Занитаров в
нашем батальоне не было. Раненых после боя выносили сами и доставляли до
санроты, которая Всегда находилась в тылу полка, но далековато... Нас в роте
не более десяти-двенадцати человек. Пополнение не поступало уже два или три
дня. И так сложилось, что мне было приказано волочь моего "крестника" в
санроту.
Как на грех, мы опять сутки были без пищи - в роте с нетерпением ждали
кухню, когда я получил приказ доставить раненого в тыл. Впрягся я в лямку из
проволоки, кое-как тащу себя и волокушу в быстро густеющих сумерках и
размышляю: приехала уже без меня кухня или я успею вернуться... Раненый без
сознания. В том, что он жив, можно удостовериться, лишь остановившись: лыжи
под волокушей противно скребут по снегу, перемешанному с землей. В который
раз приостанавливаюсь - еще свистит воздух в груди раненого, жив, значит. И
снова заставляю себя двигаться, обходить воронки, окопы... Сумерки уже не
сумерки ночь. Как бы не заблудиться. И обидно мне, если раненый умрет, когда
я доволоку его до места... Вдруг - или показалось - слышу:
- Мансур...