"Александр Абрамов, Сергей Абрамов. Все дозволено" - читать интересную книгу автора

полыхавшей в нем радости. Он даже приплясывал, ни на секунду не умолкая:
- Пекло? Пекло. И не то еще будет, голубчики. Не завидую я вам,
наглотаетесь. А мы с Доком как вернемся, так сразу рапорт об отставке с
космической службы. Док - по болезни, я - по собственному желанию. Хватит
с меня незапланированных поисков чужого разума в космосе! Полетаю теперь
на земных трассах, тихонько, легонько, на воздушной подушечке, на звуковой
скорости. Где-нибудь каботажем с курорта на курорт или в Арктике. Холодно,
скажете? Хорошо!
Малыш смотрел на него не презирая - с жалостью. Легированную сталь
излучателем стравил. Чокнутый. Языком болтает, как вентилятор. Не
завидует. А позавидовать можно: полгода просидел здесь и спекся. А они
вдвоем с Аликом за один день зеленый мираж, как задачку по механике, щелк
- и решили!
Об этом же думал и Алик, не успевший все рассказать Капитану.
Оказывается, встречу их с пылевым смерчиком все-таки нащупали объективом
видеоскопа. Все видели: как столкнулись, как заглотал их зеленый комок и
как растаял потом на черном камне. Встревожились, конечно. Пропал вездеход
- не шутка. И двух людей нет. Пилот так сразу похоронил их: "И не ждите.
Конец. Ищи Иону во чреве китовом". Только Док надеялся: "Встретят разрыв
пространства - вернутся". Он считал, что смерчи или туманности - это
результат разрыва пространства, смещения фаз времени, пространственно
иначе организованных. И, кстати сказать, правильно считал. Алик
предполагал то же самое. Если бы Мерль сделал свое открытие не на Земле, а
на Гедоне, его бы считали не только гением математического воображения и
не отплевывались от его уравнений, как отплевывается от них узкий практик
Малыш.
Когда ракета огненным стержнем врезалась в край неба и скрылась за его
голубой кромкой, они долго молчали, думая о своем. Сейчас Гедона стала их
домом, их почвой, их землей. Возвращение к пенатам состоится не ранее года
или, по крайней мере, через несколько месяцев, если пришлют смену по
экстренному лазер-вызову. Но Капитан не Док, он из легированных сталей, не
гнется и не ломается, не чахнет и не психует. Его не утомишь и не
испугаешь, не поколеблешь и не смутишь; нужно убить его, чтобы остановить,
а убить его совсем не так просто: готовность к защите не покидает его даже
во сне. Малыш из того же теста, только выпечка у него попроще; нет тех
ингредиентов информации, какие запрограммировала и накопила жизнь
Капитана.
Библ был послабее духом, но любопытство и жажда нового легко побеждали
в нем естественный страх перед опасностью. О себе Алик этого сказать не
мог. От страха у него противно потели руки и душа уходила в пятки: точнее,
на страх тотчас же спазматически откликались кровеносные сосуды в ногах.
Именно так и было, когда он впервые увидел сверкнувшую над головой
серебристую змейку. Реакция на опасность оказалась у него чуть более
замедленной, чем это полагалось для космолетчика. В пропускной комиссии
Медицинской службы возник даже спор, можно ли оставить его в составе
экипажа. Только вторичная проба сняла сомнения: сопротивляемость организма
компенсировала полностью замедленность требуемой реакции, индекс ее
оказался даже выше, чем у его товарищей по экспедиции.
Но сейчас Алика тревожила не опасность, а неизвестность. И пожалуй,
"тревожила" не то слово. Было в этой неизвестности что-то возбуждающее,