"Анатоль Абрагам. Время вспять, или Физик, физик, где ты был " - читать интересную книгу автора

шире складки, тем считалось шикарнее.[4] Я говорю о том, что было в прошлом,
потому что во Франции их никто не носит уже лет пятьдесят. Но в мое время
брюки-гольф были своего рода символом перехода из детства в отрочество.
Теперь проще: в любом возрасте от пяти до пятидесяти носят джинсы.
Когда мне исполнилось тринадцать лет, я уговорил маму сходить со мной в
универмаг "La Belle Jardiniere" ("Прекрасная садовница"), который мы оба
считали (ошибочно) верхом парижского шика, и заказать мне там костюм со
штанами описанного вида. Костюм был в мелкую клетку, пиджак с хлястиком, а
штаны ниспадали ниже икр и могли бы скрыть в своих широчайших складках все
сокровища Аравии. Первое время мне разрешалось его носить только по
воскресеньям; я не возражал, боясь подвергнуть свое сокровище грубым сшибкам
во время школьных перемен.
Переход из маленькой частной школы в громадный лицей Жансон прошел
безболезненно, так как изменение было скорее материальным, чем духовным. На
место мадемуазель Бертен пришло несколько учителей, все мужчины
(непостоянный влюбленный, я скоро забыл мадемуазель Бертен). Каждый класс
теперь был разбит на несколько параллельных отделений. Барабан сменил
звонок, объявлявший перемены, задания писались не в тетрадях, а на отдельных
двойных листах и т. д. Но в своей краткой жизни я уже успел перенести много
куда более значительных перемен!
Все наши учителя имели диплом, свидетельствующий, что они успешно
выдержали специальный сложный конкурс. Теперь, когда число лицеистов
увеличилось в двадцать раз по сравнению с моим детством, лишь немногие из
сегодняшних учителей имеют этот престижный диплом. Одевались учителя
изысканно: котелок, твердый накрахмаленный воротничок, штиблеты с
застегнутыми сверху серыми суконными гетрами, зонтик или трость. Все это
теперь давно кануло в вечность, но тогда только самые молодые отчаянные
смельчаки позволяли себе явиться в школу в мягком воротничке или без
головного убора. Но, пожалуй, довольно про эти низменные подробности
туалета, перейдем к наукам.
Больше всего я полюбил предмет, который у нас назывался "латинская
версия" (Version latine), т. е. задача состояла в передаче латинского текста
на французский язык. Обратным упражнением, переводом с французского на
латинский, была так называемая "латинская тема" (Theme latin). Я нашел в
латинской версии все то, что позднее стало основой моей карьеры
исследователя и преподавателя: потребность как понять, так и ясно изложить
то, что я понял. Не преувеличу, сказав, что для меня латынь в средней школе
явилась единственной настоящей подготовкой к научной деятельности и
наилучшей тренировкой для точного и ясного выражения моих идей.
В четвертом классе наш учитель, который, очевидно, разделял те же
взгляды, после проверки задания диктовал нам свою собственную образцовую
версию перевода. "Вы не должны рабски следовать букве оригинала, ваш главный
враг - искажение смысла", - не однажды повторял он. Правда, я считал, что он
позволяет себе вольности в переводе, в которых нам отказывает; и однажды он
даже преступил границы. Речь шла о триумфальном приеме Сципиона Африканского
римлянами, собравшимися в большом количестве на берегах Тибра. "Я думаю, что
не было бы слишком смело сказать, что набережные чернели толпой", - заявил
он. Я поднял руку в знак протеста. "Не будьте педантом, Абрагам", -
попытался остановить он меня с оттенком легкого раздражения (я почему-то
весьма часто, хотя невольно, раздражал своих учителей), - "это вполне