"Анатоль Абрагам. Время вспять, или Физик, физик, где ты был " - читать интересную книгу автора

вещи: почему пользовались именно тем концом листа, который был меньше всего
похож на ложку, и почему каждым листом пользовались только один раз. После
взрыва смеха, которым был встречен мой вопрос, я решил больше вопросов не
задавать. Подали миску с неперемешанным зеленым салатом (еще одно блюдо,
которого я никогда не видал), которую дядя, вместо того, чтобы передать
даме, т. е. маме, поставил перед собой. Очевидно листья салата, которые были
наверху, ему не понравились, потому что он все перевернул, чтобы найти
что-нибудь получше на дне. То, что он там нашел, ему опять не понравилось,
потому что он продолжал вертеть салат до тех пор, пока, окончательно
разочаровавшись в своих поисках, не передал миску маме. Даже простой
человек, как Сергей Романович, никогда бы себе такого не позволил!
Еще один сюрприз ожидал меня вечером: я открыл, что одеяло пришито к
матрасу и что надо пролезать в узкое пространство между ними, что было
крайне неудобно. У меня даже мелькнула мысль, что я попал в страну воров,
где одеяло надо пришивать к матрасу, чтобы его не украли. Утром я убедился,
что оно не было пришито, а просто концы его были подоткнуты под матрас, как
принято во Франции. Несмотря на эти забавные случаи я скоро освоился с
малознакомой обстановкой; краткие остановки в Риге и Берлине облегчили
переход из одного мира в другой. Но главное потрясение - школа - было еще
впереди.
По приезде во Францию я не знал ни слова по-французски. Здесь я,
пожалуй, лгу: я знал bonjour (здравствуйте), aurevoir (до свиданья), merci
(спасибо) и еще набор слов, менее необходимый в городской обстановке - la
poule, le coq, le canard, la vache, le chat, le chien (курица, петух, утка,
корова, кошка, собака). Этот маленький скотный двор был наследием одного
утра, проведенного в семилетнем возрасте в частном детском саду. Его
содержали две старые девы дворянского происхождения, которые перебивались
как могли, преподавая французский язык. Их метод заключался в том, что детям
показывали картинки и заставляли повторять их названия по-французски.
По-русски говорить не разрешалось. Метод был, пожалуй, не плох, но я попал
туда с детьми, которые уже учились в этом саду ранее и успели к нему
привыкнуть. Попытка, потопленная в моих слезах, обучить меня французскому
языку по этому методу, не была возобновлена. Я категорически отказался
вернуться в то место, где со мной говорят на непонятном языке. Могу сказать
лишь, что из-за отсрочки я ничего не потерял, как говорят во Франции.
Наша квартира в Париже находилась в XV квартале или "аррондисмане"
(arrondissement). Ближайшим был лицей Бюффон. Из-за моего незнания
французского решили более целесообразным на первый год поместить меня в
частную школу, гордо называвшуюся "Средняя Бретейльская школа" ("Ecole
Secondaire de Breteuil") и приютившуюся в тени лицея Бюффона. Итак, я
вступил в первый раз во французскую школу 1-го октября 1925 года. Мне было
десять лет и меня поместили в шестой класс.
Увы, сцена детского сада была разыграна заново без больших изменений.
Мне особенно не повезло потому, что первым оказался урок латыни. Учитель
написал на доске столбец французских слов и напротив них перевод на
латинский или, может быть, наоборот. Не понимая ни того, ни другого,
"разобрать, кто зверь, кто человек", я не мог. Это было слишком. Я
разразился слезами и плакал весь день. Во время перемен ко мне подходил
надзиратель и говорил какую-то чушь, где выделялось слово "камрад", которое,
как я знал, означало "товарищи", с которыми он, очевидно, приглашал меня