"Анатоль Абрагам. Время вспять, или Физик, физик, где ты был " - читать интересную книгу автора

(Константиновича) Толстого. Его "Трилогия" и "Князь Серебряный" были для
меня первым уроком русской истории. Я поздравляю себя с тем, что не открывал
Чехова в детстве, - он писатель для взрослых.
Из переводов, кроме детских книг - Жюля Верна, Майн-Рида и Фенимора
Купера - я зачитывался Александром Дюма. В его многотомном романе "Жозе
Бальзамо" я почерпнул подробные сведения о графинях Помпадур и Дю Барри,
герцоге Шуазель и канцлере Мопу. Самым любимым был, конечно, Конан Дойль,
хотя имя его бессмертного героя Шерлока Холмса вызывало во мне сложные
чувства, о которых я расскажу немножко позже. Но над всеми царствовал
Шекспир, который у нас имелся в двух или трех изданиях. Мне так и не удалось
полюбить Гамлета: мне (да, очевидно, и не только мне) было неясно, сошел ли
он с ума или притворяется. Но я зачитывался трагедиями "Отелло", "Макбет",
"Король Лир", "Венецианский купец" (из-за Шейлока?) и историческими пьесами
"Генрих IV", "Генрих V" и "Ричард II". Французскому языку Шекспир не
созвучен, все его переводы на французский плохи (мое личное мнение,
конечно), и, когда мы уехали на запад, моя любовь к Шекспиру испытала
двадцатипятилетнее забвение - до тех пор, пока я не овладел английским
языком в такой степени, чтобы извлекать удовольствие из чтения его в
подлиннике.
Большое удовольствие слушать Шекспира в исполнении английских актеров.
Бернард Шоу совершенно правильно сказал, что и проза, и стихи Шекспира -
прежде всего музыка, которая услаждает слух. Я полагаю, что если бы Толстой
имел возможность слышать эту музыку, он не написал бы своих нелепых (да,
нелепых!) нападок на Шекспира. (Здесь примечания для русского читателя: Жорж
Орвелл, анализируя его статью "Что такое искусство", замечает, что вся
тяжесть толстовской критики обрушивается на "Короля Лира", и объясняет это
тем, что Толстой подсознательно отождествляет себя с Лиром. Se non е
vero...[2] Замечу, наконец, что в переводах Пастернака встречается
"отсебятина", иногда весьма смешная. Так, в "Антонии и Клеопатре" (Anthony
and Cleopatra) он переводит "Let him marry a wife that can not go", что
означает "Пошли ему бесплодную жену" как "Пошли ему безногую". Переводы
Лозинского, по-моему, гораздо лучше. Ничем не уступая в музыкальности, они
гораздо точнее.) За последние годы я составил себе коллекцию пьес Шекспира
на кассетах, записанных знаменитыми шекспировскими актерами, которые я
прослушиваю, гуляя в лесу на даче. Меломан особого рода, я сравниваю записи,
сделанные Лоуренсом Оливье (Laurence Olivier), Полем Скофилдом (Paul
Scofield) и Джоном Гилгудом (John Gielgud), или Пегги Ашкрофт (Peggy
Ashcroft) и Кларой Блум (Claire Bloom).
Возвращаясь к Шекспиру своего детства, задаю себе вопрос, понимал ли я
все, что тогда читал? - Да, но по-своему. Вот два примера. Для меня рыцарем
из хроники Генрихов являлся Фальстаф. Я принимал за чистую правду всю его
ложь и бахвальство; для меня по сравнению с Фальстафом (этим толстым трусом,
плутом и бабником) бледнели все доблестные герои - принц Гарри и другие.
Пожалуй, именно в этом я тогда правильно понимал Шекспира. Что касается
"честного Яго", я ему доверял до конца упрямее самого Отелло, и смерть
Дездемоны принимал как печальное недоразумение, в котором она сама была
виновата.
С моим чтением были связаны очень сильные ономастические предрассудки.
Объясню, что это такое. Когда я был юным (45 лет), начинающим профессором в
Коллеж де Франс (о котором я подробно расскажу позже), во время одного из