"М.А.Абрамов. Шотландская философия века Просвещения " - читать интересную книгу автора

рассматриваются в девятой книге "О достоинстве и приумножении наук", причем
при помощи света естественного "в утлом челне человеческого разума", а не на
корабле церкви, вооруженном божественным компасом.
Источником священной теологии является Слово и Пророчества Божии, а не
естественный свет и требование разума. Но откровение касается и сферы
морального закона, значительная часть которого недоступна по своей
возвышенности для естественного света. Означает ли это, что его
происхождение из свободной божественной воли делает эту часть иррациональной
и необъяснимой?
Далее Бэкон указывает, что люди от природы обладают некоторыми
нравственными понятиями, сформированными под влиянием естественного света и
естественных законов, такими как добродетель, порок, справедливость,
несправедливость, добро и зло. Это то содержание нравственности, которое
похвально разработано античными мудрецами. Что же остается? Остается та
часть христианской морали или нравственности, которая была не доступна
язычникам и дарована человечеству только с откровением.
Контакт происходит, по-видимому, так: естественный свет озаряет душу
человека неким прозрением, повинуясь закону совести. И тут оказывается, что
душа становится причастной новому свету, помогающему увидеть и понять
совершенство морального закона, однако этот новый свет веры не является
абсолютно прозрачным, в какой-то мере помогая прежде всего разоблачению
пороков, но не давая достаточно полного представления о том, в чем состоит
наш долг (37.I. 515). С одной стороны, нравственные понятия образуются
индуктивно, из опыта, но содержание важнейшего для жизнедеятельности понятия
долга диктуется откровением. Причем некоторые предписания веры могут вызвать
смех у людей, наделенных естественным разумом.
Что же заставляет тогда следовать предписаниям, несмотря на их
нелепость? И если в случае неповиновения предписаниям нас соблазняет
естественный свет, то не означает ли это, что именно рассудок является
ответственным за порочность человека и его отпадение от истинной веры? Всех
последующих эмпириков ожидали большие трудности с такими фундаментальными
понятиями этики, как свобода и долг.
Но принципиальный вопрос остается непроясненным: поддерживает ли Бэкон
позицию божественного волюнтаризма в вопросе о моральных дистинкциях,
которую занимал Дунс Скот?
В пользу позитивного решения, пожалуй, свидетельствует бэконовское
сравнение основных положений религии с правилами и законами шахмат,
установленных произвольно, которые следует принимать такими, какие они есть,
не пытаясь понять почему они такие, а не другие. Но признание божественной
воли, произвольно установившей критерии добра и зла и различные нравственные
правила и нормы, благочестиво принятые христианской частью человечества,
сразу ставит "вне игры" все остальное человечество, которое не знает игры в
шахматы или не желает играть в них, а довольствуется собственной
традиционной игрой в нарды.
То, что Бэкон был далек не только от решения, но даже от обсуждения
проблемы "Трех обманщиков", наглядно видно из его утопического проекта
"закрытого" христианского технократического общества в "Новой Атлантиде".
Фрэнсис Бэкон прикоснулся к одной из тайн человеческой природы,
поставив вопрос как возможно объективное знание, на основе человеческих
способностей. Но сущность человека не исчерпывается познавательной