"Ахмедхан Абу-Бакар. Ожерелье для моей Серминаз" - читать интересную книгу автора

думаешь, что я соглашусь привести в мою саклю невестку из этого рода? Ведь
они все время подкапываются под нас. Сегодня моего сына с длинным носом
изобразили, завтра, чего доброго, тебя с твоими усами пропечатают. Нет и
нет!
- Я бы согласился с тобой, но пойми, если мы станем противиться, он
отложит женитьбу, а то и просто останется холостяком.
Гм, да! Мой дорогой Даян-Дулдурум сегодня говорит что-то слишком
мудрено. Но мать, кажется, понимает все. Стало быть, у них есть нечто, что
они от меня скрывают. Любопытство вышибло из моей головы даже досаду на
аульских кликуш. Но тут опять заговорила мать:
- Ну и пусть откажется, все лучше, чем жениться на этой девчонке!
- Что ты говоришь? - Голос дяди упал до шепота, словно он чего-то
страшно перепугался. - Обо мне-то ты думаешь или нет? Ведь я тоже человек, и
у меня есть сердце, и оно, к сожалению, не стальное! Пятнадцать лет - не
малый срок!
Я стою на балконе, и пол дрожит подо мной, до того тяжки шаги
взволнованного Даян-Дулдурума. До сих пор мне казалось, что сердце у него
если и не стальное, то, во всяком случае, каменное. А выяснилось, что я
заблуждался.
- Иглу в шелке не спрячешь. Больше я не могу ждать! - грозно произносит
дядя.
- Не можешь?
- Не могу! - Но голос звучит уже не так решительно. И, видимо поняв
это, дядя добавляет: - Да пойми ты, любовь очень тонкая штука, она тоньше
филигранной нити в твоих серьгах, нельзя с ней так грубо обращаться!
Странно, о чьей любви он говорит? О моей? Что-то не похоже. Неужели на
старости лет мой дядя влюбился? Но в кого? Видно, недаром говорят горцы, что
усам мельника трудно верить: то ли седые они, то ли мукой запорошило?
И тут я представил себе мать, которая стоит рядом с дядей и слушает его
взволнованные слова.
Матери сейчас тридцать семь. Но выглядит она значительно моложе. Когда
мы появляемся вместе в чужом ауле, нас принимают за брата и сестру.
Конечно, я, как любящий сын, мог бы приукрасить ее в своем описании, но
горцу не пристало хвалиться своей матерью. Однако истины ради могу сказать,
что она достойна похвалы, она хороша в радости и в гневе, хотя, когда
принимается бранить меня, несколько теряет в мягкости и женственности.
Однажды я сказал ей об этом, но она стала ругаться еще пуще. Недаром
говорят: чтобы поняла мать, учи соседку.
Но вот я опять слышу ее голос. Теперь в нем звучит странная грусть:
- Что ты от меня хочешь?
- Хочу, чтобы ты была добрее, Айша. Ты так мила, когда улыбаешься, и
так неприятна, когда сердишься. Как будто у тебя два лица. И еще я хочу,
чтобы ты сдержала свое слово.
- Слово! Но что я могу сделать, если этот байтарман выкинул такую
штуку? Не станешь же ты настаивать, чтобы он женился на ней?
- Стану, потому что моему терпению пришел конец! Я поверил тебе, когда
ты сказала, чтобы я ждал свадьбы твоего сына...
- Ну и жди! - тоном выше сказала мать.
- Но, кажется, мне этого дня не дождаться, если я сам не настою на его
женитьбе.