"Георгий Адамович. Мои встречи с Анной Ахматовой " - читать интересную книгу автора

знал. Я был убежден, что больше никогда ее не увижу.
С наступлением "оттепели" кое-что изменилось. В газетах появились
сведения о том, что Анна Андреевна собирается в Италию.
На следующий год она приехала в Оксфорд, где университетскими властями
была ей присуждена степень доктора "honoris causa"*. Из Англии до Парижа
недалеко - будет ли она и в Париже? Можно ли будет с ней встретиться? Не
зная, в каком она настроении, как относится к эмиграции и к тем, кто связан
с эмигрантской печатью, не зная и того, насколько она свободна в своих
действиях, я сказал себе, что не сделаю первого шага к встрече с ней, пока
не уверюсь, что это не противоречит ее желанию.
_____________________
*"почетный доктор" (лат.).

Ночь. Телефонный звонок из Лондона. Несколько слов по-английски, а
затем:
- Говорит Ахматова. Завтра я буду в Париже. Увидимся, да?
Не скрою, я был взволнован и обрадован. Но тут же, взглянув на часы,
подумал: матушка Россия осталась Россией, телефонный вызов во втором часу
ночи! На Западе мы от этого отвыкли. Откуда Анна Андреевна знает номер моего
телефона? - недоумевал я. Оказалось, ей дала его в Оксфорде дочь покойного
Самуила Осиповича Добрина, профессора русской литературы в Манчестерском
университете, где я одно время читал лекции.
На следующий день я был у Ахматовой в отеле "Наполеон" на авеню
Фридланд.
У Толстого, среди бесчисленных его замечаний, читая которые, думаешь
"как это верно!", есть где-то утверждение, что в первое мгновение после
очень долгой разлуки видишь всю перемену, происшедшую в облике человека.
Однако минуту спустя изумление слабеет и порой даже кажется, что таким
всегда человек и был. Не совсем то же, но почти то же было и со мной.
В кресле сидела полная, грузная старуха, красивая, величественная,
приветливо улыбавшаяся, - и только по этой улыбке я узнал прежнюю Анну
Андреевну. Но в согласии с утверждением Толстого, через минуту-другую
тягостное мое удивление исчезло. Передо мной была Ахматова, только, пожалуй,
более разговорчивая, чем прежде, как будто более уверенная в себе и в своих
суждениях, моментами даже с оттенком какой-то властности в словах и жестах.
Я вспомнил то, что слышал незадолго перед тем от одного из приезжавших в
Париж советских писателей: "Где бы Ахматова ни была, она всюду - королева".
В осанке ее действительно появилось что-то королевское, похожее на серовский
портрет Ермоловой.
Мало-помалу Анна Андреевна оживилась, стала вспоминать далекое прошлое,
стала что-то рассказывать, о чем-то расспрашивать, смеяться, спорить,
короче - как-то "опростилась", перейдя на прежний наш легкий, прерывистый
петербургский тон и склад беседы, в которой все предполагалось понятым и
уловленным с полуслова, без пространных объяснений.
О чем мы говорили? Главным образом, конечно, о поэзии, о стихах, и мне
жаль, что, придя домой, я не записал беседы. Но так как было это
сравнительно недавно, то почти все сказанное Анной Андреевной я помню
довольно твердо и мог бы передать ее слова без искажения. Смущает и
связывает меня только то, что, воспроизводя разговор, надо привести и то,
что сказал ты сам: иначе не все окажется ясно. Постараюсь, однако, уделить