"Георгий Адамович. Мои встречи с Анной Ахматовой " - читать интересную книгу автора

о пирамидах!... Обыкновенно в таких случаях говорят, что мы, мол, с вами
встречались еще у пирамид, при Рамсесе Втором, - неужели вы не помните?"
Было у нее две близкие подруги, тоже постоянные посетительницы "Бродячей
собаки", - княжна Саломея Анд-ронникова и Ольга Афанасьевна
Глебова-Судейкина, "Олечка", танцовщица и актриса, одна из редчайших русских
актрис, умевшая читать стихи.
В первый Цех поэтов меня приняли незадолго до его закрытия, и был я
только на пяти-шести его собраниях, не больше. Но круговое чтение стихов
часто устраивалось и вне Цеха, то в Царском Селе, у Гумилевых, а иногда и у
меня дома, где в отсутствии моей матери, недолюбливавшей этих чуждых ей
гостей и уезжавшей в театр или к друзьям, хозяйкой была моя младшая сестра.
За ней усиленно ухаживал Гумилев, посвятивший ей сборник "Колчан". Ахматова
относилась к сестре вполне дружественно.
За каждым прочитанным стихотворением следовало его обсуждение. Гумилев
требовал при этом "придаточных предложений", как любил выражаться: т. е. не
восклицаний, не голословных утверждений, что одно хорошо, а другое плохо, но
мотивированных объяснений, почему хорошо и почему плохо. Сам он обычно
говорил первым, говорил долго, разбор делал обстоятельный и большей частью
безошибочно верный. У него был исключительный слух к стихам, исключительное
чутье к их словесной ткани, но, каюсь, мне и тогда казалось, что он
несравненно проницательнее к чужим стихам, чем к своим собственным.
Некоторой пресности, декоративной красивости своего творчества, с ослабленно
парнасскими откликами, он как будто не замечал, не ощущал. Анна Андреевна
говорила мало и оживлялась, в сущности, только тогда, когда стихи читал
Мандельштам. Не раз она признавалась, что с Мандельштамом, по ее мнению,
никого сравнивать нельзя, а однажды даже сказала фразу, - это было после
собрания Цеха, у Сергея Городецкого, - меня поразившую:
- Мандельштам, конечно, наш первый поэт...
Что значило это "наш"? Был ли для нее Мандельштам выше, дороже Блока?
Не думаю. Царственное первенство Блока, пусть и расходясь с его поэтикой, мы
все признавали без споров, без колебаний, без оговорок, и Ахматова
исключением в этом смысле не была. Но под непосредственным воздействием
каких-нибудь только что прослушанных мандельштамовских строф и строк,
лившихся как густое, расплавленное золото, она могла о Блоке и забыть.
Мандельштам ею восхищался: не только ее стихами, но и ею самой, ее
личностью, ее внешностью, - и ранней данью этого восхищения, длившегося всю
его жизнь, осталось восьмистишие о Рашели - Федре. Вспоминаю забавную
мелочь, едва ли кому-нибудь теперь известную: предпоследней строчкой этого
стихотворения сначала была не "так негодующая Федра", а "так отравительница
Федра". Кто-то, если не ошибаюсь, Валериан Чудовский, спросил поэта:
- Осип Эмильевич, почему отравительница Федра? Уверяю вас, Федра никого
не отравляла, ни у Еврипида, ни у Расина.
Мандельштам растерялся, не мог ничего ответить: в самом деле Федра
отравительницей не была! Он упустил это из виду, напутал, очевидно, по
рассеянности, так как Расина он, во всяком случае, знал. На следующий же
день "отравительница Федра" превратилась в "негодующую Федру". (В двухтомном
эмигрантском издании 1964 года я с удивлением прочел в том же стихотворении
такие строчки:

Зловещий голос - горький хмель -