"Георгий Адамович. Дополнения к "Комментариям"" - читать интересную книгу авторареакционно-музейно, жмурясь от одинокого наслаждения, вдыхать аромат
редкого, полуувядшего цветка, а всем своим существом чувствовать влагу, еще идущую от земли. Отсюда переход. Не удивляйтесь резкости скачка, но я всегда об этом, почти только об этом, и думаю. Вернее - сразу думаешь обо всем вместе с поэзией. Ну, вот, скажу прямо, банальнее банального: "Вперед без страха и сомнения". Или со страхом и сомнением, но все-таки вперед. И не то, что "да здравствует Москва", нет, о нет, - но да будет то, что будет, то, что должно быть. Не от пассивно-мечтательного безволия моего говорю это, но от морального, - насколько оно мне доступно, - ощущения времени и бытия... В прошлом было благолепие. Были ли вы когда-нибудь в Версале зимой, в сумерках, бродили ли по пустым аллеям его: это - как "Онегин", потому что здесь жизнь тоже достигла какого-то острия своего, какой-то окончательно-завершенной формы, - и исчезла... Но я от благолепия отказываюсь, отрываю от сердца любовь к нему, потому что сколько ни вглядываюсь, не вижу других оснований для него - кроме тьмы. Благолепие держалось на тьме: на выбрасывании всяких шестерок и двоек из колоды, на беспощадном, ювелирном выборе и просеивании матерьяла. Защитники "стиля", эстеты истории это хорошо знают, - и если революцию они ненавидят, то не столько за казни и за "грабеж награбленного", сколько за прорыв плотины. Но друг мой: да будет то, что будет. ...У Константина Леонтьева: "Какое же великое человеческое дело не было замешано на крови!". Отвратительно! - потому, что не просто "констатирование факта", а и скрытая попытка оправдать его, со смаковавшем даже, как бегают полюбоваться на пожар. Однако достойно все-таки внимашя, что эта мысль теперь революцией так возмущены, - пока "неизбежная" во всех великих человеческих делах "кровь" относилась к убийствам с молебнами. Исчезли молебны: совесть сразу стала необычайно чуткой... Кстати, о Леонтьеве. Ум, каких немного в нашей литературе (Чаадаев? Герцен?). Блистательный талант: меня всегда поражало его преклонение перед Соловьевым, который куда же бледнее и беднее его. При всем том, ничего не сделал, ничего не оставил после себя, кроме двух-трех удивительных по остроте эстетического суждения критических статей, в частности о Толстом. Кажется, разгадка в глубочайшей исторической "безнравственности" его духа, в предпочтении законченности творчеству. Несерьезно, в конце концов. Увлекательное чтение, любопытнейший психический случай, - но и только. ***(XVII). О советской России. Множество недоумений. Много вопросов хотелось бы задать, - но кому? Первое, насчет того, что нам отсюда кажется притворством и бесстыдством: насчет полного исчезновения "фрондирования", заведомого доверия к новым авторитетам и всяческого вообще удовлетворения в полном согласии всех со всеми. Притворщиков и бесстыдников - без конца, не стоить о них говорить. Но нет ли за ними естественного и здорового ощущения, которое сомнительно для нас только по нашей непривычки к нему? Ирония разъедает сознание, как |
|
|