"Георгий Адамович. Дополнения к "Комментариям"" - читать интересную книгу автора

реакционно-музейно, жмурясь от одинокого наслаждения, вдыхать аромат
редкого, полуувядшего цветка, а всем своим существом чувствовать влагу, еще
идущую от земли.
Отсюда переход. Не удивляйтесь резкости скачка, но я всегда об этом,
почти только об этом, и думаю. Вернее - сразу думаешь обо всем вместе с
поэзией. Ну, вот, скажу прямо, банальнее банального: "Вперед без страха и
сомнения". Или со страхом и сомнением, но все-таки вперед. И не то, что "да
здравствует Москва", нет, о нет, - но да будет то, что будет, то, что должно
быть. Не от пассивно-мечтательного безволия моего говорю это, но от
морального, - насколько оно мне доступно, - ощущения времени и бытия... В
прошлом было благолепие. Были ли вы когда-нибудь в Версале зимой, в
сумерках, бродили ли по пустым аллеям его: это - как "Онегин", потому что
здесь жизнь тоже достигла какого-то острия своего, какой-то
окончательно-завершенной формы, - и исчезла... Но я от благолепия
отказываюсь, отрываю от сердца любовь к нему, потому что сколько ни
вглядываюсь, не вижу других оснований для него - кроме тьмы. Благолепие
держалось на тьме: на выбрасывании всяких шестерок и двоек из колоды, на
беспощадном, ювелирном выборе и просеивании матерьяла. Защитники "стиля",
эстеты истории это хорошо знают, - и если революцию они ненавидят, то не
столько за казни и за "грабеж награбленного", сколько за прорыв плотины. Но
друг мой: да будет то, что будет.
...У Константина Леонтьева: "Какое же великое человеческое дело не было
замешано на крови!". Отвратительно! - потому, что не просто "констатирование
факта", а и скрытая попытка оправдать его, со смаковавшем даже, как бегают
полюбоваться на пожар. Однако достойно все-таки внимашя, что эта мысль
встречала живейшее сочувствие и поддакивание у людей того же склада, которые
теперь революцией так возмущены, - пока "неизбежная" во всех великих
человеческих делах "кровь" относилась к убийствам с молебнами. Исчезли
молебны: совесть сразу стала необычайно чуткой... Кстати, о Леонтьеве. Ум,
каких немного в нашей литературе (Чаадаев? Герцен?). Блистательный талант:
меня всегда поражало его преклонение перед Соловьевым, который куда же
бледнее и беднее его. При всем том, ничего не сделал, ничего не оставил
после себя, кроме двух-трех удивительных по остроте эстетического суждения
критических статей, в частности о Толстом. Кажется, разгадка в глубочайшей
исторической "безнравственности" его духа, в предпочтении законченности
творчеству. Несерьезно, в конце концов. Увлекательное чтение, любопытнейший
психический случай, - но и только.


***(XVII).

О советской России.
Множество недоумений. Много вопросов хотелось бы задать, - но кому?
Первое, насчет того, что нам отсюда кажется притворством и бесстыдством:
насчет полного исчезновения "фрондирования", заведомого доверия к новым
авторитетам и всяческого вообще удовлетворения в полном согласии всех со
всеми.
Притворщиков и бесстыдников - без конца, не стоить о них говорить. Но
нет ли за ними естественного и здорового ощущения, которое сомнительно для
нас только по нашей непривычки к нему? Ирония разъедает сознание, как