"Георгий Адамович. Дополнения к "Комментариям"" - читать интересную книгу автора

блаженны плачущие, - отчего только плачущие? Отчего неудачники блаженны
вообще? И непонятный, навсегда непонятный рассказ о блудном сыне,
окончательно, если вдуматься, взрывающий все "вверх дном". И богатый юноша,
который не напрасно же "отошел с печалью". И, наконец - последнее: "Кто не
возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, и
притом и самой жизни, тот не может быть Моим учеником". "Ужасное"
одиночество Христа тогда и обнаруживается вполне. Не только, кажется, люди
оставляют Его: природа мира отказывается подчиниться Ему. Последний,
предсмертный крик на кресте: "Боже мой, Боже мой..." еще не потерял
значения, и уж если быть Ему верным, то "il ne faut pas dormir pendant се
temps-la", как дрожащей от волнения и любви рукой писал Паскаль. Надо
согласиться на все: даже и умереть с Умершим.
Еще гораздо страннее (если бы не была так давно знакома) -
добродетельная новоградско-утвержденская модернистическая кашка из
приторного нестеровского православия и социалистических "достижений", вся
эта вообще революция на лампадном масле. Доказать и тут ничего нельзя. Но
вся фальшь, которая есть в Достоевском, - в "Дневнике писателя" больше
всего, хотя и в письмах, и даже в "Карамазовых", - и во всей этой
государственно-православной литературной линии, с отклонениями то к
Соловьеву, то к Леонтьеву, здесь сгущена до нестерпимой отчетливости, Народ
наш - Богом отмечен, ризой пречистой одет, царя и церковь святую чтит,
однако, "ружей бы нам побольше" (увы, Достоевский). Главное: они хотят
"строить", реально, во времени и истории, на земле, - и не чувствуют
неумолимого "или - или", разделяющего христианство и будущее. Если иногда и
чувствуют, то конфеток новейшего производства у них припасено достаточно,
чтобы внезапную эту горечь заглушить.


***(XV).

Кто-то вполголоса, рассеянно запел в соседней комнате:

Онегин, я тогда моложе,
Я лучше, кажется, была...

Вот, услышал я эти строчки, и простите, друг мой, если сантиментально,
едва не заплакал, застигнутый врасплох, не успев вовремя душевно
"защититься"... Не могу без слез этого читать и слушать. Есть вообще в
последних главах "Онегина" такая предельно-пронзительная для меня, улетающая
и грустная прелесть, что не могу ее выдержать. "Пушкин, Пушкин, золотой сон
мой". Но послушайте, вот, - это слишком хорошо, и поэтому, жизнь уже не
вмещается в это. Оттого и грусть. Не уверен, что правильно здесь сказать
"поэтому"... Но жизнь рвется мимо, мутным, тепло-рвотным,
грязно-животворящим потоком, и я все таки хочу быть с ней, несмотря ни на
что, превозмогая иногда отвращение, и знаю, что обратно ее в былую стройную
прелесть вогнать уже нельзя: уже другие элементы вошли в игру, уже явственно
звучит другая музыка, и я хочу быть с ней! Поймите, мне иногда мечтается
новый "Онегин". Для разума моего он еще невозможен, не могу себе представить
его, но сердцем жду: опять все пронизать такой же гармонией, найти всему имя
и место, упорядочить данные мира, одно к одному, - и не так, как теперь,