"Георгий Адамович. Дополнения к "Комментариям"" - читать интересную книгу автора

"Да, да, конечно" - и переменил разговор, будто не желая разглядывать пятен
на солнце.
Нас во многом упрекнет будущее. Но кое-что мы все-таки нашли такое, от
чего не откажемся никогда, как никогда никто нас не убедит, что не были мы
правы: сознание тщеты и суетности всего, что не окончательно неустранимо в
литературе, желание покончить раз навсегда со всеми маленькими "красотами",
который заслоняют главную, единственную красоту, недоверие к образной
яркости, к образам вообще. "Я лютеран люблю богослуженье". Говорят,
лютеранство убило религию, может быть, это убивает литературу, ограничивает
её область, во всяком случае, - и чем дальше вдумываешься, тем круг все
теснее. Но все-таки "я лютеран люблю богослуженье", чистую, позднюю,
трагическую простоту его.

***(XI).

Как можно не видеть, что христианство уходит из мира!
Доказательств нет. Но видь не все же надо доказывать. Достаточно
вглядеться повнимательнее: позднее утро сейчас, солнце взошло уже высоко, -
и все слишком ясно для общих восторгов, испугов и надежд. "Тайна" осталась
на самых низах культуры иногда на самых верхах, но в воздухе ее нет, и
нельзя уже миру ее навязать... Будет трезвый, грустный и умный день.
Мережковский кричит: "Кем же надо быть, чтобы оставить Его в эти дни!".
Увы, увы, это лишь полемический прием, один из тех, без которых в таких
делах лучше было бы обойтись. Ответ несомненен: кем надо быть? - подлецом.
Возражающий посрамлен - и умолкает. Но дело вовсе не в оставлении "Его", не
в личном предательстве, о нет: можно быть верным, не надо быть слепым, можно
ужаснуться грядущей пустоте в душах, бессмысленно все-таки ее отрицать... И
честнее, мужественнее подумать: чем же эту пустоту заполнить? "Что делать
нам и как помочь?". Мережковский брезгливо упирается, опасливо прячет голову
в подушку, как ни в чем не бывало сочиняет новые догматы:
старых ему, очевидно, мало... От уверенности, что обладает истиной,
он-то, может быть, и предает ее: в темных углах, по забытым душевным
убежищам еще прячется она, отступая, бросая все за собой, и не до догматов
ей! Страшно сейчас христианину в мире, страшнее чем было на арене со
львами, - тогда все рвалось вперед, а сейчас впереди ничего. "Осанна сыну
Давидову": последние пальмы, последние слабеющие руки тянутся вслед Ему, и
уж какие тут догматические увещания и споры, будто на вселенских соборах,
если исчезает дух, тема, образ.
"Мы свой, мы новый мир построим". Лично - отказываюсь (не о себе; "я"
предполагаемое). Остаюсь на той стороне. Но не могу не сознавать, что
остаюсь в пустоте, и тем другим ни в чем не хочу мешать. Хочу только
помочь... Удивительно, что Мережковский не захотел понять "потустороннего"
риска христианства, и пристыдив воображаемого собеседника-подлеца насчет
"оставления Его", не заметил, что даже и в религиозном плане, с допущением
проникновения во всякую мистику и метафизику, ставка христианства может быть
проиграна. Ибо в конечном счете "подлец" говорит: "Не люди, - Бог против
Него; не может быть, чтобы сотворившей мир хотел испепелить его, не может
быть, что этот вызов всему всемирному здоровью или благоразумию был
в согласии с всемирной жизненной волей...". И так далее. И тут же
страшные евангельские цитаты: блаженны нищие, - отчего именно нищие?