"Георгий Адамович. Дополнения к "Комментариям"" - читать интересную книгу автора

Много хуже, впрочем, писания "под кровь", бесчестные и бесстыдные
подделки.

Комментарии .
Числа, 1933, №07-08

***

История литературы - летопись легкомыслия и непостоянства. Нет,
кажется, ни одного течения, ни одной теории, которая через двадцать пять -
тридцать лет не показалась бы вздорной и плоской.
Сейчас новые беллетристы пишут большей частью "под Пруста"; стараются,
по крайней мере... Крайне вероятно, что через двадцать пять лет будут
ужасаться тому, что нам сейчас нравится. Опять будут восстановлены в правах
вещи и внешний мир. Опять будет считаться признаком изящного тона - писать
короткими фразами. Найдены будут умные, язвительные, временно-неотразимые
доводы против психологизма. Одним словом, мы останемся в дураках... Не через
двадцать пять лет, так через пятьдесят, не в том виде произойдет переворот,
так в другом. Но произойдет наверно.
Единственный вывод из всего этого: надо слушать голос книги, то, что за
словами, после слов и что переоценки не подлежит. Не имеет никакого
значения, каковы приемы автора. Конечно, писатель, делающий
подлинно-творческое усилие, почти всегда бывает и формально нов, т.е. бывает
в согласии с временем: это дважды два четыре, не стоит объяснять... Но
все-таки важно только то, что остается в памяти, когда остов книги забыт,
когда тускнеет фабула и облик героев: если не остается ничего, значить
ничего в книге и не было, как бы "блестяща" она ни казалась. Все можно
подделать, кроме этого arriere-gout, безошибочно определяющего ценность
творчества, отражающего то, без чего литература есть всего лишь праздная
пошлость (Метерлинк в ранней молодости очень верно сказал "развлечение для
дикарей")

***

Толстой, в "Анне Карениной".
Анна, перед самоубийством, едет в коляске по московским улицам, и
растерянно-сомнамбулически смотрит по сторонам. "Тютькин куаффер. Je me fais
coiffer par Тютькин". Этот Тютькин в свое время многих поразил.
Но теперь он поражает по другому: зачем это понадобилось Толстому, в
конце великого и грозного его романа, когда в последний раз склоняется он
над своей жертвой, когда тема отмщения звучит как какой-то средневековый
орган, на этих предельных для человеческого искусства страницах, - зачем
понадобился ему этот верный, и пусть даже в свое время смелый, но все-таки
дешевый, непрочный эффект. Ну, да, конечно: подмечено и найдено безошибочно.
Но с тех пор ведь все научились так подмечать, и неужели Толстой не должен
был пренебречь тем, что всякому стало так легко доступно? Для чего это
щегольство деталями, - раз уже и без них все беспощадно - ясно, и никакой
Тютькин к сути дела ничего добавить не может, а наоборот, только рассеивает
внимание.
Когда-то я об этом говорил Бунину. Он сразу, с живостью согласился: