"Георгий Адамович. Дополнения к "Комментариям"" - читать интересную книгу автораубрал бы я ему эту прядь со лба, подрезал бы одухотворенную бороду, спрыснул
бы одеколоном, вот бы и посмотрели ли вы тогда на вашего всемирного пророка. Не выношу его гладких и возвышенных рассуждений, не выношу его холодно-трупных стихов, несмотря на Вячеслава Иванова, - "за то, что оба Соловьевым таинственно мы крещены" - и безгрешного Блока... Послушайте, ведь можно в стихах о чем угодно болтать, можно каких угодно туда бездн и мраков набить, но это еще не значить, что стихи об этом! Здесь не "как" и "что", а полное слияние. Ведь так пишутся трактаты о садоводстве, а потом, совершенно также о машиностроении, и действительно это вот о садоводстве, а это о машиностроении. Но стихи, литература другое дело, и поминай он Мадонну сколько хочет, он говорить, только о каких-то поверхностных мелочах! И этот-то элегантный безумец осмелился еще третировать Некрасова, свысока, "обманул глупцов", "расчетливый обман", "шумящий балаган", подумаешь! Некрасов, правда, ничего не понимал кроме народушка и картишек (кстати, Кони, как то на самой старости лет в "Доме Литераторов" рассказывал, озираясь пугливо по сторонам, чтобы не подслушала "история", любопытнейшие штучки о Некрасове. И кое-что в другом роде о других, еще знаменитее). Но Некрасов промычал не находя слов, о великих, действительно мировых трагедиях, как глухонемой, и за сердце хватаешься, читая его, от высоты и ужаса полета, от отсутствия воздуха. В черновике и в проекции Некрасов величайший русский поэт. А этот сочинял свои мистические мадригалы, и думал, что это поэзия. Еще - шуточки. Уж тут и вы согласитесь. Вообще-то шуточки противны, везде и всегда, но соловьевские, когда он с другими своими бородатыми конфрерами переписывается в стихах, и все его пародии, это уж свыше сил. Комментарии Числа, 1931,№5 * * * Проблема критики. О критике много говорят. Научная, импрессионистическая, формальная, какой метод, какая цель. Все это бывает любопытно. Но пожив, подумав, понаблюдав, и нисколько не повторяя Экклезиаста, видишь, что подлинная проблема критики, реальная, на самом деле, - совсем другая, Теории рушатся: Буало, Лессинг, Тэн, прах... Учитель гимназии в роговых очках пренебрежительно роняет: "Taine, qui ne comprenait absolument rien...", и он спокоен, ему нельзя сейчас ничего возразить. Критика поумнела, она не боится печально-неизбежного родства с рецензией, не уклоняется от оценки, пристрастной и спорной, не играет больше в научность, не "притворяется". Есть с одной стороны, писатель, человек, сочинитель быть может не Бог весть какой, но для которого его писания - все, вся жизнь. Он обливается слезами над вымыслом. Он не знает, что написал, он знает только то, что хотел написать. Он спасается в литературу от небытия, он ощущает осуждение, и даже не полное одобрение, как стремление его в это небытие столкнуть - будто с мчащегося поезда. На другой стороне - читатели, - пятьдесят тысяч человек, скажем. Для них конечно, приятнее и полезнее, чтобы |
|
|