"Георгий Адамович. Дополнения к "Комментариям"" - читать интересную книгу автора "Сен-Санс рассказывает в своих воспоминаниях, как в девяностых годах к
нему приехала какая-то дама, американка... Разговор шел о музыке. Сен-Санс посмеивался над вагнеристами, над их крайностями. Для иллюстрации какой-то своей мысли, он подошел к роялю и взял два аккорда, два простых трезвучья, минорное и мажорное, те, с которыми просыпается на скале Брюнгильда. "Здравствуй, солнце!". Дама побледнела и упала в глубокий обморок. Сен-Санс смеется. Это ведь самые простые аккорды, они у него самого встречаются десятки раз в том же сочетании. Ему нечего возразить... Но где она, эта дама? Жива ли она еще? Слышит ли она еще то, что слышала тогда? Я хотел бы поцеловать ее руку" "Может быть, литература вовсе не то, что мы с вами думаем. Может быть, правда, нужно "прорабатывать характер", "искать связи с эпохой", "очищать стиль", "идти вперед"? Вообще, с пользой работать на словесной ниве, и только. Понимаете ли, мой друг? Без иронии? Работники вправе сердиться, у них отличные доводы, за них надежные союзники. Они вообще во всем правы. Но тогда, будем откровенны, - я плюю на литературу". "В Москве холодно, хотя по календарю и весна. Послушайте, не мешайте им. Ну, допустим, они провалятся, допустим (хотя по совести, не думаете же вы, что они провалятся окончательно, во всем?). Ну а мы - не интеллигенция, а шире, в "мировом масштабе"? Вы все бережете, вам всего жаль. Благодарите Бога за то, что еще все так вышло, могло быть гораздо хуже, и только по какому-то необъяснимому попустительству судьбы не стало хуже. Не мешайте им, я забочусь не о них, а о вас, в особенности же не смейтесь над ними. Тяжкий млат дробит булат, вы брезгливо кривите губы от эстетической вульгарности, а что раз все погибло, так отчего же не улыбнуться на всякий случай, не пококетничать с роком? Правда? Их богохульства - ничего, Бог не обидится. Не хуже, чем "Иисусе, Иисусе" прежних богаделок. Все ничего, потому что в верном направлении. Простите, это плоско, но не морщитесь, я пишу против себя самого, в редкую, редчайшую минуту зрячести самоустранения". "Не надо говорить о смерти. Это заразительная, мелко-заразительная тема, она соблазняет в людях их слабость, она им по вкусу, как что-то сладковатое и снотворное... Начинается "умирание скопом", не опасное, но довольно-таки мерзкое, в качестве зрелища. Вы думали, они ужаснутся, а они восхитились: "Ах, как мило, ах, как увлекательно". "Конечно, стихи лучше печатать без картинок на обложке. Но мне все-таки хотелось бы одну обложку нарисовать. Надо, чтобы сверху было много белого места, пустого, как небо. А внизу неясно, как после землетрясения, но не совсем так, чуть-чуть иначе, страннее, одно на другом, огромная расползающаяся груда - камни, деревья, какая-нибудь невозможно-прекрасная южная пальма, дома, мосты, высокий гнутый электрический фонарь, как ночью, подъезжая к большой станции, книги, куклы, руки, чье-нибудь спокойное и мертвое лицо... и вдали, опустив голову, стоит человек и на все это смотрит. Нарисовать бы я не мог, впрочем. Вышло бы вероятно глупо и безвкусно. Я вижу внутренне, но не вижу внешне". "Не выношу Владимира Соловьева. Не выношу скорбно-шарлатанской наружности его, "с выражением на лице", при взгляде на которое совестно становится за Соловьева, за эту смесь библейского апостола с фокусником; |
|
|