"Георгий Адамович. Оправдание черновиков" - читать интересную книгу автора

Если бы надо было ответить на вопрос: что в музыке перерастает поэзию?
Конечно, ответ, выбор - "субъективен", значит, для многих неубедителен.
Моцарт, струнный квинтет с кларнетом, почти все для скрипки, отдельные
части "Дон-Жуана" и последних симфоний. Моцарт не всегда на этом уровне, но
когда до него возвышается, он недосягаем. "Ты, Моцарт, бог", - говорит у
Пушкина Сальери (на что Моцарт с обворожительной пушкинской
непринужденностью отвечает: "Но божество моё проголодалось"). Затем Шуберт,
и, пожалуй, прежде всего средняя, будто вставная часть в квинтете с двумя
виолончелями. Где-то я прочёл, что Артур Рубинштейн хотел бы, чтобы это ему
играли, когда он будет умирать, - и он прав: унести "туда" лучшее, что он
слышал здесь. Многое у Шопена, который был истинным сыном Моцарта, хотя
иногда и соблазнявшимся литовскими блестящими, слишком блестящими ювелирными
ухищрениями. У Вагнера: дудочка пастуха над смертельно раненным Тристаном,
возвращение памяти и смерть Зигфрида, предсмертные, блаженные его
воспоминания, которые так хорошо, лежа на спине, пел-шептал, пел-задыхался
Ершов. "Брунгильда... ждет меня... там".
И Бах, конечно. Не могу, не имею сил любить Бетховена, в особенности
всё самое позднее, после окончательной глухоты, "Большую фугу", последние
квартеты, хотя и чувствую, что это, вероятно, самая "взрослая" музыка,
которая когда-либо была написана.
Отчего русские поэты почти ничего не улавливают в музыке? И как жаль,
что это так. Блок любил цыганщину и порой, даже в зрелости, срывался в
соответствующий жанр, как в довольно плоском (а если тут же вспомнить
Пушкина или Тютчева, то даже ужасающем) "Я послал тебе черную розу в
бокале". Гумилев говорил: "Нет, отчего же, хороший военный марш я люблю".
Гиппиус, Ахматова, из более молодых Одоевцева - полная глухота, впрочем, у
Гиппиус тщательно скрываемая, в довольно для нее привычной, довольно
досадной манере: "А вот и не догадаетесь!" Анненский сказал о Шестой
симфонии Чайковского, что это "музыкальная победа над мукой". Едва ли, едва
ли. Скорей "музыкальная сдача муке".
Французам, с их сравнительно суховатой поэзией, в этом отношении
повезло. Малларме, Верлен и другие. У Катюль-Мендеса есть взволнованный
рассказ о том, как в юности он видел Бодлера, уже больного, бледного, в
концерте, где играли вступление к "Лоэнгрину": его лицо, его глаза.
Знаменитое письмо Вагнеру, не обратившему, впрочем, на него большого
внимания ("от какого-то поэта"), было, вероятно, уже отослано.
"Только благодаря поэзии и сквозь поэзию, только благодаря музыке и
сквозь музыку душа улавливает великолепия, находящиеся за гробом" -
"entrevoit les splendeurs situees derriere le tombeau". Шарль Бодлер.
Даже если никаких "великолепий" за гробом нет и не будет, даже если за
гробом нет ничего, есть всё-таки великолепие до гроба: в неистребимости
надежды, в сознании своей обреченности и в стремлении к своему освобождению,
в том, что человек мог это почувствовать и сказать. Я прочёл эти строки во
французском оригинале, не называя имени автора, одному из рьяных
приверженцев новейшей, структурно-формалистической критики. Он
снисходительно улыбнулся: "Болтовня, водичка!"

* * *