"Георгий Адамович. Несколько слов о Мандельштаме" - читать интересную книгу автора

"Когда для смертного..."
Блок слабее, но представлять Россию было дано и ему. Блок - это не
только стихи, как и Пушкин - это не только стихи, а голос и тема, радость и
мука, подъем и падение, свобода и гибель, - не знаю, как сказать об этом
яснее. Блок - второй вслед за Пушкиным корифей русской поэзии. Есть
блоковский мир, как есть пушкинский мир. Есть царство Блока, и сознают они
это или нет, все новейшие русские поэты - его подданные, даже если иные
среди них и становятся подданными-бунтовщиками и подданными-отступниками.
Но нет мира мандельштамовского... Невольно останавливаюсь и спрашиваю
себя: что же есть?
Мира нет, - что же есть? Есть скорей "разные стихотворения", чем
поэзия, как образ бытия, как момент в истории народа и страны, есть только
разные, разрозненные стихотворения, - но такие, что при мысли о том, что их,
может быть, удалось бы объединить и связать, кружится голова. Есть куски
поэзии, осколки, тяжелые обломки ее, похожие на куски золота, есть отдельные
строчки, - но такие, каких в наш век не было ни у одного из русских поэтов,
ни у Блока, ни у Анненского. "Бессонница. Гомер. Тугие паруса..." - такой
музыки не было ни у кого, едва ли не со времени Тютчева, и что ни вспомнишь,
все рядом кажется жилковатым. Когда-то, помню. Ахматова говорила, после
одного из собрании "Цеха": "сидит человек десять-двенадцать, читают стихи,
то хорошие, то заурядные, внимание рассеивается, слушаешь по обязанности, и
вдруг какой-то лебедь взлетает над всеми - читает Осип Эмильевич!"
У меня лично был другой опыт, и я хочу им поделиться: может быть,
кто-нибудь повторит и проверит его. Был в Париже литературный вечер, на
котором мне пришлось говорить сначала о Мандельштаме, потом о Пастернаке, с
соответствующими иллюстрациями, т. е. чтением их стихов.
Не могу сказать, по совести, чтобы я очень любил поэзию Пастернака, но
что это поэт прирожденный, чрезвычайно даровитый и в своей даровитости, в
своем творческом богатстве подкупающе расточительный, этого отрицать нельзя
(Вяч. Иванов заметил об Анненском, или точнее - о его последователях -
"скупая нищета", жестоко, но верно. Но именно из этой "скупой нищеты" ведь и
вышли все эти перебои, замедления, мерцания, скрипы, вздохи, все то, что
создало единственный в своем роде, неповторимый "комплекс" поэзии
Анненского: полная противоположность Крезу-Пастернаку, однако не только
Крезу, а и дитяти Пастернаку, "учащейся молодежи"-Пастернаку, "вечному
студенту"-Пастернаку)!
Поэтов не надо сравнивать: это верно. Каждый сам по себе, как в
природе: тополь, дуб, ландыш, репейник, папоротник, - все живет по-своему, и
нет никаких "лучше" и "хуже". Но это в теории, а на практике, пока стоит
мир, люди сравнивать будут, пусть и сознавая, что сравнения никуда не ведут.
Пушкин или Лермонтов? Об этом спорят гимназисты, но и Бунин в самые
последние свои дни настойчиво говорил о том же, - говорил и удивлялся, что
начинает клониться к Лермонтову. "И корни мои омывает холодное море", все
повторял он с каким-то чувственным наслаждением лермонтовскую строчку,
особенно его прельстившую, - и как же было его не понять, даже с ним, может
быть, и не соглашаясь? Нельзя жить беспристрастно, а тем более нельзя любить
беспристрастно. Мое риторическое "неужели", только что в связи с Пастернаком
и Мандельштамом у меня вырвавшееся, ничего другого не выражает, кроме
стремления пристрастие свое оправдать.
Отдельные строчки, куски чистейшего золота... Едва ли правильно было бы