"Георгий Адамович. Литературные беседы кн.1 ("Звено": 1923-1926)" - читать интересную книгу автора

лишь тогда, когда пишущему удается сквозь чужой вымысел сказать что-то свое,
т. е. когда по природному своему складу он вспыхивает, касаясь чужого огня,
а затем горит и светится сам".[26], как отозвался Г. Струве о
Святополке-Мирском. Она вообще не была литературным приемом, хотя нередко и
вызывала дополнительный интерес читателей. Адамович не делал этого нарочно,
рассчитывая удивить. Он считал необходимым взглянуть на явление с разных
точек зрения, увидеть в нем неожиданные стороны и показать их. Но стороны,
во-первых, должны были быть на самом деле, а во-вторых, быть существенными.
Противоречия, считал Адамович, заложены в самой глубине мысли. Источником
мысли, ее внутренним двигателем является сомнение, поэтому для писателя
самое главное "разговор с самим собой. Не монолог, а именно разговор, в
котором вопросы бывают важнее ответов, а мысль неразлучна с сомнением, ее
оживляющим и оттачивающим"[27]. Здесь он был абсолютно солидарен с И.
Анненским, считавшим, что в "идее, пока она жива, то есть пока она - идея,
неизменно вибрирует и взрастившее ее сомнение - возражения осилены, но они
не убиты"[28].
Рядом с идеей Адамовичу казалось необходимым видеть и учитывать
"бесчисленные контридейки, брызгами возникающие тут же, будто от брошенного
в воду камня"[29]. Кроме смелости доводить мысль до логического конца, есть
еще смелость признать к концу рассуждения, что в истоках мысли было заложено
определенное допущение, вполне правомерное на каком-то уровне, но
разросшееся по ходу мысли настолько, что опровергает уже общую истинность
всего рассуждения. Адамович был убежден, что зачастую "логика как бы
издевается над рассудком и уводит его от желанного, чувствуемого заключения"
Начало этому положила Цветаева своим "Цветником", и на этот факт
принято было ссылаться как на окончательное доказательство, разоблачающее
Адамовича, все последние несколько десятков лет. Между тем, число людей,
действительно читавших "Цветник", до недавнего времени можно было
пересчитать по пальцам: он был впервые переиздав лишь в 1994 году, в
семитомнике Цветаевой. Тексты же, откуда Цветаева брала примеры, то бишь
"Литературные беседы", тем более никогда не издавались в более или менее
полном виде до настоящего собрания. Скандал, вызванный "Цветником", правда,
привлекал внимание литературоведов, преимущественно биографов Цветаевой (о
нем писали С. Карлинский, И. Кудрова, А. Саакянц и др., наиболее подробно Л.
Мнухин), но почти все они в этом конфликте заведомо и безоговорочно
принимали сторону Цветаевой, что для биографов вполне естественно. Между тем
здесь все не так просто.
Во-первых, примеры, отобранные Цветаевой в "Цветник", трудно назвать
самыми удачными. При внимательном чтении можно было подобрать и более
разительные противоречия, что не изменило бы сути дела. Во-вторых, из
литературоведов только Л. Мнухин учитывал внелитературные взаимоотношения
двух поэтов, а они в этом конфликте сыграли не последнюю роль. В-третьих,
многочисленные отклики эмигрантских литераторов на конфликт рассматривались
исключительно с одной точки зрения - цветаевской, тон которой задала она
сама в письмах к знакомым.
Тщательно вчитавшись в "Цветник", сравнив цитаты из него с оригиналом,
ознакомившись с предысторией конфликта и откликами на него, оценив исходные
посылы всех сторон, участвовавших в нем, приходишь к выводу, что в данном
случае Марина Цветаева оказалась целиком и полностью не права, как это с ней
нередко случалось, не в обиду будь сказано большому поэту.