"Георгий Адамович. Литературные беседы кн.1 ("Звено": 1923-1926)" - читать интересную книгу автора

Выделим из новых имен Франции одно: имя Марселя Пруста. О Прусте нельзя
спорить, если не быть одержимым духом противоречия. Чистота и совершенство
его искусства удивительны. Он, вероятно, будет любим в России. Русский
читатель, не избалованный технически, все же чрезвычайно чувствителен к
внутренней фальши. Пушкин и Толстой обострили его слух. Поэтому этот
читатель может простить Жоржу Дюамелю, например, его общую вялость, его
"бледную немочь" за непогрешимое психологическое чутье, но никак и никогда
он не "примет всерьез" Бурже или Барреса, Клоделя или Верхарна.
Пруст же совершенно неуязвим. Только композицию его романов можно
оспаривать. Но каждая его страница в отдельности поистине чудесна.
А остальное? Несколько очень даровитых писателей, - это несомненно. Еще
несомненнее высота общего уровня, о которой в России даже и мечтать нельзя.
Но какая напускная бодрость, какая обманчивая свежесть и легкость!
Девятнадцатый век много напутал и во многом погрешил, но если вся его
тревога, отчаяние и надежды, весь его человеческий облик, упраздняются ради
футбольной площадки, и эта футбольная площадка объявляется символом "воли к
жизни", - хочется вновь вернуть ему свое сочувствие.
Главное же, эта внезапная свежесть не внушает доверия. Генеалогия ее
слишком очевидна. Ничего более "поздне-римского", чем современная
французская словесность, нельзя себе и представить. В этом ее несомненная
прелесть. Но не надо делать иллюзий и не надо поддаваться обману: на этой
удивительнейшей почве нет одиночно-великих явлений, которые говорили бы еще
о ее мощи. Бодлер, со всем своим упадочничеством и демонизмом, был еще
подлинно живым поэтом, гораздо более бодрым и сильным, чем любой из
современных французов. Он еще нес весь груз накопленных человечеством тем.
Он еще не молодился. И в лучшие свои моменты - как в заключительных строфах
"Charogne" - он еще поднимался на те высоты, где поэзия подает руку религии.

3.

Что делается в Германии? Конечно, на ее искусстве лежит отпечаток
провинциализма. Ни французского блеска, ни французского умения быть
средоточием мира. Мюнхен тяжеловесен, груб и наивен. Там крупный художник
может еще задуматься над вопросом, который вызовет лишь усмешку у захудалого
завсегдатая кафе "Ротонда".
Но позволительно думать, что Германия и теперь еще готовит для Франции
открытие, которое поразит ее новизной и неожиданностью.
Поставим точки над i. Во Франции почти еще неизвестна книга Шпенглера
"Закат Европы", о которой французы знают лишь понаслышке и по
чудовищно-неверным пересказам. Едва ли можно сомневаться, что Франция
захочет наверстать потерянное время и искупить свое равнодушие.
Кстати, мне кажется до крайности удивительным отношение к Шпенглеру,
нередкое в самое последнее время, как к "модному" мыслителю, внимание к
которому должно быстро пойти на убыль. Что можно противопоставить его книге
во всей европейской литературе последних десятилетий? С чем можно сравнить
ее увлекательную мощь, ее

Ширококрылых вдохновений
Орлиный, дерзостный полет?