"Георгий Адамович. Литературные беседы кн.1 ("Звено": 1923-1926)" - читать интересную книгу авторав подтверждение своего мнения, ссылались на отзыв Толстого. Как все знают,
Толстой был крайне суров в оценке новейшей беллетристики: два-три его снисходительно-ласковых слова о Куприне были поэтому сильнейшей поддержкой. Но мало-помалу внимание к Куприну ослабевало. Его не перестали читать, но о нем перестали говорить. Все, что последовало за "Поединком", убедило даже самых горячих поклонников Куприна, что художественные средства его ограничены, вкус не безупречен и кругозор не широк. Критики же более требовательные поняли после выхода "Суламифи", что это одна из тех вещей, которые "не прощаются и не забываются". Их мнение о Куприне было окончательно составлено. Недавно их мог бы удивить Анри де Ренье о "Яме": изящнейший академик, столь любимый русскими эстетико-литературными кругами, назвал повесть Куприна произведением полным свежести и мощи. Нетрудно понять происхождение отзыва де Ренье. Едва ли не главную роль сыграла в нем привычка видеть во всем русском нечто прежде всего "черноземное" и брызжущее вдохновением. Отзыв Ренье может вызвать желание вновь перечесть Куприна. Но он не заставит переменить о нем мнение. Впечатление от чтения Куприна, после долгого перерыва, довольно тусклое. У него есть одно чрезвычайно ценное свойство - простота. Поэтому его надо сразу и безоговорочно предпочесть целому ряду писателей, которые "словечка в простоте не скажут". Но простота есть ведь, скорей, отсутствие недостатка, чем наличье достоинства. Достоинств же у Куприна не много, и искусство его очень бедно средствами. Перечтите "Гранатовый браслет". Эта повесть может вызвать слезы. Но возбудить в человеке сообщение о каком-либо печальном и необыкновенном событии. Тема "Гранатового браслета" - огромная, неутолимая любовь, ведущая к смерти. В какие рамки ни была бы она вставлена, кем бы ни была развита, всегда она трогает человека. Разве "Дама с камелиями" не обошла весь мир? И разве не права какая-нибудь актриса, в Вятке или в Калуге, сотый раз выбирая ее для бенефиса: успех и слезы обеспечены. Очень отдаленно повесть Куприна напоминает "Викторию" Гамсуна, но в ней нет и следа ее неврастенической прелести. В "Виктории" удивителен диалог: то неудержимо-захлебывающийся, то сухой и прерывистый, всегда неожиданный. Казалось бы, Куприн, воспитанный в традициях старой натуралистической школы, должен бы уметь передавать тон и звук настоящей живой речи. Это ведь, в конце концов, дело писательской техники. Но в первом же разговоре двух сестер в "Гранатовом браслете" чувствуется подделка. Не совсем так говорят живые люди. Есть писатели, не гоняющиеся за точностью в отражении жизни. К ним другое отношение, другие требования. Но Куприн не из их числа. У Куприна есть привычка, вернее манера, привившаяся писателям второй половины прошлого века и идущая, кажется, от Флобера: старание при помощи одной какой-либо подробности, возможно зорче подмеченной, наиболее существенной, но наименее броской, дать картину образ или характеристику. Этот прием может быть применен в передаче живой речи, как и в пейзаже. Он очень плодотворен у настоящего мастера, но легко вырождается в простую и назойливую манерность при малейшем срыве. "Мадам Бовари" дает достаточно примеров и того, и другого. Позднейшие вещи Флобера, - в особенности "L'Education |
|
|