"Георгий Адамович. Литературные беседы кн.1 ("Звено": 1923-1926)" - читать интересную книгу автора

У нас много пишут о преувеличенном развитии мастерства в искусстве, о
засилье формы и о том, что теперь все умеют.
Какие пустяки! Только на девственной почве возможно то, что происходит
в русской поэзии.
Слаб человек. Любит он искусство, в котором узнает себя, свою грусть и
жизнь.
Но если кто-нибудь плачет над книгой и если слезы эти вызваны описанием
какого-либо печального события, а не удачно поставленным словом, - не велика
цена этим слезам.
И искушенный долгим опытом поэт предпочитает писать о закате солнца и о
дожде, стекающем по листьям, а не о страданиях человека. Так, по крайней
мере, он застрахован от ложных и дешевых восторгов.
Тот же, кому понятен язык искусства, почувствует иногда и в описании
заката то же, что в рассказе о гибели Ипполита.


ЛИТЕРАТУРНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

1.

Когда Ницше и его последователи заговорили о трагическом характере
античности, можно было думать, что они делают жестокое дело: ломая
винкельмановские традиции, уничтожая ходячие представления о беспечности
греков, о вечном празднике их жизни, они будто бы лишали европейского
человека его последней и самой дорогой иллюзии. Наши современники могли
нередко читать и слышать полупрезрительные замечания об "обывательском"
понятии об античности в тех случаях, когда в душе грека пытались найти
что-либо, кроме вечного, леденящего страха перед роком и неизвестностью.
И вот круг замкнулся. Посленицшевские писания о Греции только яснее
подчеркивают основную правоту старинного предания о ней, как давно уже
догадывались те, кто не были ошеломлены очередным историческим "открытием".
Боязнь протяженности, боязнь бесконечности и смерти, глубоко затаенное
отчаяние есть только подкладка того, что нам оставили греки, то, что они не
хотели показывать миру, то, что они не "завещали" ему. Они оставили Софокла
и архитектуру Акрополя.
Так поняли их наследство люди, не зараженные жаждой все выворачивать
наизнанку. Так жила античность в сознании столетий.
Ницшевский анализ не меняет образа античности такой, как она была,
нашла в себе силы быть. И сейчас она кажется нам яснее и чище, чем когда бы
то ни было.

2.

Еще в университете, читая плута и пройдоху Марциала, я изумлялся: какое
убожество и какое совершенство. Пушкин по сравнению с ним - глубокий варвар,
и пушкинский стиль - как непромытое золото, с песком и глиной.
Не думаю, чтобы это можно было объяснить исторически. Не все тут
объяснимо. Но вот главное: для Марциала и вообще для "язычника", уже
усталого, после смерти - ничего. Умрет, и лопух на могиле вырастет.
Это рождает искусство. Этот взгляд, еще не потерянный в потусторонних