"Георгий Адамович. Литературные беседы кн.1 ("Звено": 1923-1926)" - читать интересную книгу автора

Нет чувства более "декадентского", чем ирония. Но в наше время культом
ее увлечены многие проницательные люди. Это говорит лишь о том, что без нее
добрая половина современной литературы была бы совершенно невыносима.
Ирония - перец в нашей литературной кухне.
В иронии есть упорство человека, не признающегося, что он ничего не
хочет и ничего не ждет. Поэт иронизирует над "крушением своих идеалов" и
улыбается, жалко и растерянно. Это начало конца и гибели.
У всех еще в памяти насмешливо-мертвенное "Седое утро" Блока.
Настоящее искусство не иронично. Оно сердечно и сдержанно.
Если теперь приятным кажется яд иронии, то лишь потому, что боишься в
отсутствии ее почувствовать простую ограниченность ума, не видящего и не
понимающего всей "мировой чепухи": политики, войн, революций, вечного
одиночества человека.
Но мужественный художник, не одержимый плебейским вкусом к издевке,
взглянул бы на все это без улыбки.

5.

Есть французский поэт, которого хочется вспомнить, говоря это. Его
образ - один из чистейших.
Это Альфред де Виньи. Его мало знают и мало любят. В традиционном
представлении он заслонен Гюго, а в воспоминаниях поэтов - кометой-Бодлером.
Он остался благородной, но второстепенной фигурой.
В судьбе его не все справедливо. Бесспорно, в нем не было силы,
одушевляющей творчество других только что названных поэтов. Но по сравнению
с некоторыми отрывками его тускнеет решительно все, что написано во Франции
в XIX веке. После горечи их все пресно.
Бодлер кажется риторикой, а Гюго пошлостью. Виньи - скупой, сухой и
холодный художник. Его чувства подчинены расчету. Его ум не обманут -
никаких иллюзий, ни тени надежды. Все погибнет и ничего не воскреснет. Но в
стихах его нет ни усмешки, ни крика, ни слез. Это будто каменистые отроги
Альп, над которыми тянется пустое небо.
Перед памятью Виньи виновата Россия: Пушкин обмолвился о нем
несколькими презрительными и пустыми словами.

6

Русский футуризм так наивен в своей идеологии, что с его проповедниками
трудно спорить. Напрасно утешаются некоторые апологеты его тем, что в этой
наивности - залог силы. Пусть перечтут они первые главы "Бесов", где
описывается приезд генеральши Ставрогиной и Верховенского в Петербург и
встречи их с нигилистической молодежью 60-х годов. Это до смешного похоже на
то, что и до сих пор еще происходит в Москве между испуганным Брюсовым и
футуристами.
Оставим бутафорию: ругань, скандалы, печатанье на обоях. Это делается
для "большой публики". Оставим пристрастие к машинам, аэропланам и трамваям.
Это дело вкуса. Но проповедь свободного стиха, до сих пор еще подносимая как
откровение, увлечение игрой созвучий и связыванье каких-то надежд с этим
ребячеством, безудержное развитие метафоры, ведущее к гибели самого
образа, - все это рассчитано на Кострому или Калугу.