"Георгий Адамович. Литературные беседы кн.1 ("Звено": 1923-1926)" - читать интересную книгу автора

- нет ничего более далекого от этого пленительного двустишья, чем
Тихонов, с его квадратным ртом, с пустыми, веселыми глазами и со стихами,
колючими, как изгородь.
Конечно, он пишет баллады. Конечно, он весь в современности: война,
революция, голод, блокада, дезертиры.

Спичек два коробка,
Мыло, кусок леденца,
А вечером сверх пайка
Шесть золотников свинца.

У Тихонова большое беллетристическое дарование: очень зоркий глаз,
очень живой словарь. Но едва ли из него разовьется поэт, это один из тех
людей, которые растут в ширину, а не в глубину, и вскоре ему, вероятно,
покажутся бедными и слабыми средства поэта.
О Полонской знали в Петербурге довольно давно. Она работала с М. Л.
Лозинским над переводом Эредиа. Я помню, как лет пять назад, на одном из
полушуточных поэтических состязаний, она в четверть часа написала вполне
правильный сонет на заданную тему.
Выпустила она сборник в конце 21 года и после этого написала ряд
стихотворений, во многих отношениях замечательных.
От Полонской, в противоположность Тихонову, нельзя многого ждать. Ее
дарование несомненно ограничено. Но у нее есть ум и воля. В стихах ее есть
помесь гражданской сентиментальности с привкусом "Русского богатства" и
какой-то бодлеровской очень мужественной горечи. Из всех поэтов,
затрагивавших общественные темы, она одна нашла свой голос. После
широковещательных, унылых, лживо восторженных излияний Анны Радловой, так же
как и после более приятных и более честных упражнений пролеткультовцев,
стихи Полонской о жизни "страшных лет России" заставляют насторожиться.
Вагинов моложе первых двух. Он в периоде глубокого брожения. Он ничего
не умеет и думает, что поэту ничего и не нужно уметь. Едва ли он в состоянии
определить хотя бы количество стоп в строке или место цезуры. Ему все это
кажется пустым и ничтожным. Это хороший признак, - если, конечно, человеку
не более двадцати лет.
Стихи Вагинова есть одно из самых странных явлений, которые мне
известны в искусстве. Единственное, на что они похожи, - это живопись
Чурляниса.
Вагинов весь погружен в музыку и остро враждебен беллетристике.
Последовательность слов и образов в его стихах едва ли может быть
мотивирована чем-либо, кроме звукового сцепления. Но это не игра звуками,
как у символистов или у Хлебникова, а логически стройные периоды в
причудливейших между собой сочетаниях. В России нашлись догадливые люди,
решившие, что в стихах Вагинова скрыта новая поэтика. С точки зрения метода
и формы в Вагинове нет ничего, - бред и тупик.
Но нельзя не чувствовать его неподдельной, глубокой взволнованности,
естественно сказывающейся в ритме, его подлинно поэтического восприятия
жизни и мира. И после всех споров о значении формы и содержания, о
мастерстве и "нутре", нельзя все-таки равнодушно встретить человека, который
может стать поэтом.