"Георгий Адамович. Литературные беседы кн.1 ("Звено": 1923-1926)" - читать интересную книгу автора

Я назвал этих трех поэтов прославленными. Надо оговориться: ни один из
них не объединяет вокруг себя учеников и последователей. Кузмин и Ахматова,
не говоря уж о Сологубе, живут замкнуто и одиноко. Та "работа", которую так
задорно и одушевленно вел Гумилев, оборвалась. В Гумилеве была большая
жизненная сила, какая-то веселость и вера в свое счастье и удачу. Это
заражало и влекло к нему. Его пресловутая самоуверенность едва ли была
вполне непоколебимой. Многое смущало его. Но он хотел быть учителем и знал,
что учитель не может, без ущерба для себя, делиться с теми, кто его
окружает, своими сомнениями и колебаниями.
У Гумилева было множество учеников в узком смысле слова. Он же задумал
и в третий раз возродил "Цех Поэтов", - как вольное общество людей, не
объединенных ничем, кроме ремесла и дружбы.
Смерть его лишила петербургских поэтов связи. Цех замкнулся в крайне
тесный круг, спаянный не отдельной личностью, а общим отношением к поэзии и
общим взглядом на нее.
Ученики разбрелись кто куда. Но из наиболее живой группы их
образовалось содружество, игравшее заметную роль в петербургской
литературной жизни 1921-23 гг. и на собраниях которого можно было слышать
голоса поэтов последнего призыва.
Названо оно было странным именем "Звучащая раковина". По понедельникам,
поздним вечером или вернее ночью, у учениц Гумилева по студии "Дома
Искусств", Иды и Фредерики Наппельбаум, собирались не только их ближайшие
товарищи, но и весь поэтический Петербург. Если приезжал какой-нибудь
именитый москвич, то и он неизбежно попадал на шестой этаж дома на Невском,
с балкона которого видны весь огромный город, Нева и взморье.
В длинной, узкой, задымленной комнате, теснясь по низким диванам и стоя
вдоль стен, читали стихи - иногда было забавно смотреть на
шестнадцатилетнего мальчика, сидящего возле Сологуба, или на какую-нибудь
"студистку", благоговейно разглядывающую знаменитую, "ложноклассическую"
шаль Ахматовой.
Бывали и те, кто потом уехали: окруженный вниманием Ходасевич, как бы
вдруг почувствовавший, что в Москве он жил всю жизнь по ошибке, Георгий
Иванов, Оцуп, веселая Одоевцева. Вероятно, до сих пор бывают те, кто
остались. Пяст, Лозинский, Верховский, шумная Анна Радлова, Шкапская,
Рождественский, вновь появившийся в Петербурге Бен. Лившиц, Надежда
Павлович, Нельдихен, скромный и стесняющийся Цензор, Геркен, знаменитый
своими предками (внук Боратынского и какой-то племянник Тютчева).
Из числа никому до того не ведомых имен выделилось несколько, и
некоторые из них были в последний год в Петербурге уже популярны. В
особенности трое: Тихонов, Ел. Полонская и К. Вагинов.
Тихонова успех ждал сразу. Осенью 1921 года я впервые услышал его имя.
Через три месяца о нем уже писали в "Известиях" и "Правде". Гумилев перед
самой смертью предсказал ему большую будущность.
Успех Тихонова имеет много общего с успехом Серапионов, к группе
которых он и принадлежит и с которыми многим связан. В нем есть врожденный
природой оптимизм и вкус ко всему цепкому, крепкому и сильному. Это сейчас в
спросе, - и не в одной только России, а везде. Это не хорошо и не плохо.

Но музы от него лица не отвратили
И меланхолии печать была на нем,