"Георгий Адамович. Литературные заметки книга 1 (1928-1931)" - читать интересную книгу авторатвердый и ясный взгляд на них есть чаще всего результат уклонения от них,
признак равнодушия и невнимания, следствие плохого чтения. Надо обладать почти такой же внутренней силой, чтобы выдержать их воздействие и вполне "осмыслить" его. Естественно чувствовать некоторую растерянность в суждениях о них, естественно обнаружить в этих суждениях противоречия или неясности, которые не удается устранить. И по крайнему моему разумению, нет никакого стыда в этом признаться. Поэтому ограничусь лишь разрозненными заметками о Толстом, подчеркнув еще раз, что к этому принуждает меня сознание огромности темы. * * * Без споров и усилий, само собой сложилось за годы, прошедшие со смерти Толстого, представление о его единстве. Прозрели последние слепые. Раньше они говорили о гениальном художнике и посредственном мыслителе, толковали что-то о "переломе" начала восьмидесятых годов, ссылались на Тургенева, который на смертном одре умолял Толстого не бросать искусства, и всем этим пользовались для того, чтобы отвергнуть в Толстом лучшую, важнейшую его сущность. Кажется, с этим покончено. Единство Толстого от первых полудетских дневников до немощно-прекрасных статей его крайней старости так несомненно, в толстовских писаниях так разительно, что этот человек всегда думал об одном, одним жил, над одним бился и мучился, - что по кускам принимать или отрицать их не решится больше никто. Конечно, - перелом был. Но он не был неожиданным или внутренне-случайным, - наоборот, его не могло не быть. Все в Толстом ждало его и томилось им, и, может быть, иначе, но все же "как-нибудь Иртеньева, со мнения князя Андрея или Безухова. Как жить человеку на земле, и что такое человеческая жизнь? Они смутно бродили вокруг этого вопроса, а когда сознание окончательно прояснилось, то и произошел перелом. Затем - гениальным писателем Толстой не перестал быть до последних дней своих. Я не хочу сказать, будто он к старости не ослабел. Конечно, подчиняясь общему закону, ослабел, - с тем оттенком благородства в иссякании сил, который заставляет творчество ссыхаться, бледнеть, но не терять чистоты, понижаться количественно, но не качественно. Конечно, "Воскресение" беднее первых двух романов, - хотя и не менее глубоко. Однако "перелом" тут ни при чем. Он даже вдохнул какие-то новые силы в Толстого - ведь в начале восьмидесятых годов написана "Смерть Ивана Ильича". Главное же, Толстой остается Толстым в статьях своих и всех вообще теоретических или проповеднических писаниях, которые отчасти оттого так и неотразимы, что оживлены великим словесным даром. Грамматика забыта, синтаксис бог знает какой, "что" цепляется за "что" десятки раз, "который" сталкивается со множеством других "которых", - и все-таки это - несравненный, поистине львиный стиль, где в общем хаосе одно каким-то чудом найденное слово "переворачивает душу". О мастерстве здесь говорим не приходится, его уже не существует, оно перегорело, переплавилось и насквозь одухотворено. Последнее особенно важно: ведь "стиль - это человек". Вспомните писания Достоевского в "Дневнике писателя", такие рассеянные и мелочные по сравнению с Толстым, вспомните Владимира Соловьева, которому как-то плохо веришь, когда он говорит о "высочайшем", потому что мысли свои о высочайшем он излагает уравновешенным и гладким, в меру изящным, среднеинтеллигентским языком. Или |
|
|