"Георгий Адамович. Литературные заметки книга 1 (1928-1931)" - читать интересную книгу автора

Заяицкого, - хотя в нем и описывается доблестная смерть восторженного
коммуниста. Казенщину темы удалось автору окутать некоей привлекательной
"дымкой".
Отдел стихов занят окончанием поэмы Сельвинского "Пушторг", - вещи, над
которой у нас в эмиграции много и напрасно смеялись, как над доказательством
того, "до какого безобразия большевики довели поэзию". О большевистских
безобразиях мы говорить здесь не будем, но о Сельвинском скажем, что он во
всяком случае не чета Безыменским, Уткиным или даже Асееву. В его поэме есть
блеск, движение, есть большая техническая ловкость. Это литература, а не
"халтура". Нравится она или не нравится, вопрос другой. Признаюсь, мне она
совершенно не нравится.
Дальше идут мелочи: Ольга Форш все еще пережевывает свои прошлогодние
парижские впечатления; Роман Гуль делится впечатлениями тунисскими; Родион
Акульшин рассказывает о современной русской деревне, - и хорошо
рассказывает; С. Злобин не столь удачно повествует о Башкирии.
Д. Тальников в "Литературных заметках" толкует что-то до крайности
непонятное о живом человеке в искусстве и о причинах, почему живой человек
теперешним нашим писателям плохо удается.
Вот и все. Повторю то, с чего начал: отдельные вещи в любом советском
журнале попадаются прекрасные, в "Красной нови" чаще, чем в других; рядом
встречаются вещи ужасающие. Но "журнала" собственно нет, - а если что и
образует фон его, то лишь плоские статейки и нравоучительные рассказы,
сбивающиеся в одно целое и как будто предназначенные для детей среднего
возраста. Чуть кто поталантливее, - и сразу же кажется, что залетел он в
чуждые ему области, "как беззаконная комета".


ТОЛСТОЙ

Мир празднует столетие Льва Толстого, и к этому дню хочется собрать
свои мысли о нем, подвести итог им. Но трудно это сделать. Едва ли возможно
даже. Чем сильнее задело нас явление, чем неотступнее оно следует за нами в
движениях нашей внутренней жизни, чем настойчивей и чаще мы о нем думаем,
тем безнадежнее попытки "резюмировать" свои впечатления и суждения о нем.
Помимо того, бывает такой нравственный или художественный уровень,
который еще больше затрудняет дело. О Пушкине или о Толстом, например,
невозможно "сказать несколько слов", и самое желание это звучит невыносимо
претенциозно. Можно написать статью о стихотворной технике Пушкина или об
источниках его творчества, можно привести в связь суждения о какой-нибудь из
сторон писаний Толстого, т. е. разбить живое целое и под микроскопом
рассмотреть одну из его частей, но написать короткую статью о Пушкине или
Толстом "вообще" - нельзя без сознания, что делаешь что-то ничем
неоправданное и в легкомыслии своем почти оскорбительное. Как бы к такой
статье ни готовиться и сколько бы ее ни вынашивать, всегда будет казаться,
что так, с налету, "с кондачка", касаешься чувств и мыслей, которым другие
отдали всю жизнь, и какую жизнь! Да и не только казаться будет это: Пушкин
или Толстой, вторгаясь в нашу душу, не только обогащают ее впечатлениями, но
и раздробляют, распыляют ее; ведь подлинное чтение есть всегда как бы
столкновение двух сознаний, и слабейшее неизбежно выходит помятым их этой
схватки. Поэтому цельное и стройное представление о Толстом или Пушкине,