"Георгий Адамович. Литературные заметки Книга 2 (1932-1933)" - читать интересную книгу автора

критикой недоброжелательно, однако, без ярости. "Художник" же вызвал
ярость... "Литературная газета" в особой редакционной статье выделила месяц
тому назад три произведения, которым следует дать "беспощадный отпор" как
"буржуазным вылазкам": эти три произведения - "Охранная грамота" Пастернака,
"Сумасшедший корабль" Форш и "Художник неизвестен" Каверина. Отпор уже и
дается... Надо сказать, однако, что к Пастернаку в России сохраняется
"пиетет", и тронуть его почти никто не решается. Пастернака побаиваются, имя
его окружено ореолом какой-то необычайности, и Пастернаку сходит с рук то,
что другим не прощается. Недавно сам поэт об этом говорил с недоумением:
- Я не понимаю, что здесь делается. Других освистывают, а когда я
выступаю с такими же заявлениями, мне аплодируют... (Прения по докладу
Асеева "О поэзии", 13 декабря пр. г.)
Поэтому об "Охранной грамоте" пишут сравни тельно уклончиво. Конечно,
"буржуазно", конечно, "индивидуалистично", но... тут каждый критик находит
свое "но", для смягчения обстоятельств в преступлениях Пастернака. С Ольгой
Форш и, тем более, с Кавериным не стесняются. Ближайший товарищ Каверина,
Никитина, писала на днях, что "Каверину надо в лоб указать его ошибки". А
перепуганная редакция журнала "Звезда", напечатавшая каверинского
"Художника" до того, как он вышел отдельной книгой, объявляет даже, что в
ближайшее время она в порядке самокритики даст объяснение, как, почему и
отчего с нею такой грех случился.
Не знаю, каковы будут объяснения "Звезды" Похоже на то, что редакция
понадеялась на внешнюю, фабульную сложность повести Каверина. "Не поймут!" -
как бы решила она, думая о цензуре. Там, "в сферах", вероятно, и на самом
деле не все поняли, но обостренным ухом почувствовали непол ную
благонамеренность и забили тревогу.
При первом чтении "Художник неизвестен" ка жется вещью крайне
причудливой и неясной. Ум, дарование и умение автора чувствуются сразу, но
раздражает "литературщина" в повести: умышленная путаница в изложении,
щеголяние недоговоренностью, остатки фокусничанья вообще... Но повесть
заинтересовывает, и ее перечитываешь. Тогда обнаруживается стройность
замысла, и все в "Художнике" становится внутренне-оправданным, - все до
малейших деталей. Это не только интересная и местами даже глубокая книга,
это редкая литературная удача, т. е. произведение, где, по Чехову, "каждое
ружье стреляет". Приемы автора могут не нравиться, но они достигают цели,
они убедительны, так как подчинены единой логике всей вещи... Может быть,
найдутся читатели, которым все это покажется очевидным сразу... Не знаю. Я
рассказываю только о своих впечатлениях и откровенно признаюсь, что мне
ценность и прелесть "Художника" открылась вполне лишь при вторичном чтении.
Два человека живут, действуют и размышляют в повести: Архимедов и
Шпекторов... С первой же главы "Художника" начинается их диалог, тянущийся,
с отступлениями и вариантами, через всю вещь, - тот напряженный, страстный,
единственный диалог, который ведет, в сущности, вся советская литература, у
разных авторов, поскольку они находятся на известном идейном уровне. "Как
будем жить?" - будто спрашивается в этом бесконечно-длящемся, единственном
разговоре. Коммунизм, личность, общество, свобода, творчество, труд... как
все это примирить? Архимедов - мечтатель, сумасброд, "идеалист". Шпекторов -
практик. Архимедов думает о морали. Мораль отстала от техники. "Личное
достоинство должно быть существенным компонентом социализма".
У Шпекторова заботы иные.