"Георгий Адамович. Литературные заметки Книга 2 (1932-1933)" - читать интересную книгу автора"глаз", нужно чутье - органической же связи все равно не добиться. А чутья у
Сирина много. Еще больше - умения писать так, как будто все у него льется само собой, с мастерской непринужденностью, с редким блеском... Не буду, однако, касаться темы о "Сирине вообще", оставлю ее для отдельной статьи. Тема заслуживает статьи: это, во всяком случае, - вне сомнений. О "Подвиге" скажу только, что в этом романе, - по сравнению с "Защитой Лужина" и, в особенности, более ранними вещами, - видна работа автора над стилем: реже сделались метафоры, точнее и скромнее стали сравнения, уменьшилось вообще количество эффектов... Осталось только пристрастие к особо "кряжистым" словечкам, которым, очевидно, надлежит придать языку некую черноземную сочность и полнокровность. Надо надеяться, что рано или поздно Сирин разлюбит и их. "Злая вечность" Георгия Пескова помещена в одной книжке с "Подвигом" как будто для контраста. Действительно, контраст разительный... Даже странным кажется, что в одно время и в приблизительно однородной среде появляются вещи настолько во всем противоположные. Песков и его повесть - полностью еще в старых русских проклятых вопросах: о Боге, о вечности, о грехе, о смерти... Влияние Достоевского заметно даже в интонациях некоторых фраз (например: "с мыслью о смерти примириться нельзя, князь!" - так и кажется, что в ответ "тихо улыбается" князь Мышкин). Нельзя назвать "Злую вечность" выдающимся художественным произведением: герои повести больше разговаривают, чем живут... Но зато разговоры они ведут живые. Все это, конечно, уже было сказано. И не раз. Но важно ведь не то, чтобы человек непременно думал о чем-либо новом, а чтобы он о старом и неразрешенном думал так, как будто оно, это старое и неразрешенное, впервые именно ему и должен бы иметь в виду, что его герои бродят вокруг да около таких вопросов, которые в ответ только две-три простейшие догадки и допускают. "Гремучий родник" Скобцова-Кондратьева, может быть, и представляет ценность с точки зрения бытовой или этнографической. Не знаю. Но к литературе это произведение имеет отношение более чем отдаленное. Надо полагать, что в качестве бытового документа ему и дано место в "Современных записках". Иное объяснению помещению "Гремучего родника" в журнале разборчивом и труднодоступном для писателей, не обладающих "именем", - найти трудно. О "Воспоминаниях" А.Л. Толстой мне уже приходилось высказываться. Они по-прежнему в высшей степени интересны. После появления первых глав этих мемуаров многие сомневались: стоило ли, следовало ли все это извлекать на белый свет? Не лучше ли было бы подождать? Думаю, что мало-помалу эти сомнения рассеиваются: то, что Александра Львовна пишет, слишком важно для понимания ее отца и атмосферы, в которой он жил. Это, конечно, только свидетельство - не более. Пожалуй, это даже чуть-чуть одностороннее свидетельство. Но уж если дело о Льве Толстом и его жене привлекло к себе внимание всего мира, если в деле этом каждый считает нужным сказать свое мнение, - иногда совершенно вздорное, - надо было выслушать и Александру Львовну. Есть замечательные вещи в отделе статей. В частности, - "Назаретские будни" Мережковского. Судя по этой главе, "Иисус Неизвестный" будет лучшей книгой писателя. Едва ли и могло быть иначе: к этой книге Мережковский, в сущности, шел всю жизнь, всю жизнь готовился к ней. В "Назаретских буднях" |
|
|