"Теодор Визенгрундт Адорно. Негативная диалектика " - читать интересную книгу автора

внешним по отношению к самому себе; общество должно "снять", преодолеть себя
в соответствии с понятием общества. Это проясняет, почему для античности,
несмотря на Аристотеля, неприемлемо понятие движения, как оно понималось в
Новое время, в той же степени, как и понятие системы. Оба понятия можно
только ретроспективно вменить в вину Платону, из диалогов которого столь
многие выбирают апоретическую форму. Поэтому кантовский упрек в адрес
древних философов - это упрек исторический, а не просто логический, как он
преподносится; этот упрек - совершенно и последовательно в духе модерна.
Вместе с тем систематика настолько прочно вошла в сознание Нового времени,
что даже осуществленные под названием "онтология" антисистематические
попытки Гуссерля (из которых потом и выделилась фундаментальная онтология)
непреодолимо преобразовались в систему пожертвовав формализацией. Взаимно
ограничивая друг друга, статистическая и динамическая сущность системы
постоянно оппонируют друг другу. Если система действительно должна быть
закрытой, не допускать ничего, что выходит за рамки ее власти, то она
превращается в качестве позитивной бесконечности в конечную, статичную
систему, даже если концептуально обоснована весьма динамично. Система лишает
динамики, тормозит, останавливает все, что сама в себе несет, Гегель
прославил эту ситуацию на примере собственной философии. Закрытые системы,
грубо говоря, должны обладать значительной сноровкой. Гротески типа идеи
мировой истории, нашедшей свое совершенное воплощение и завершение в
прусском государстве (она снова и снова засчитывается в убыток Гегелю), -
это не просто аберрации ради идеологических целей; эти гротески имеют
значение в связи с целым, а не безотносительны к нему. В этой необходимой
бессмыслице расщепляется единство системы и движения, динамики, на которое
претендовал Гегель. Такое единство, отрицая понятие границы и подстраховывая
себя теоретическим концептом единства, приобретает тенденцию дезавуировать
систему, его собственный продукт. Можно было бы весьма плодотворно
исследовать историю новейшей философии в плане ее способностей примириться
со статикой и динамикой в системе. Гегелевская система не была истинно в
себе становящимся; система имплицитно присутствовала и мыслилась в каждом
отдельном определении. Такая предосторожность обрекала гегельянство на
_35
неистинность. Как будто сознание бессознательно должно было погружаться
в феномены, относительно которых оно занимает определенную позицию. Правда,
при этом качественно изменилась сама диалектика. Распалось систематическое
единогласие (Einstimmigkeit). Явление, феномен больше не являются (несмотря
на все уверения в противоположном) иллюстрациями и примерами своего понятия.
На мышление взвалили больше работы, потребовали от него усилий и напряжения
большего, чем этого требовал Гегель, потому что мысль для Гегеля всегда
производна, выводима из своего предмета, из того, чем мысль уже является в
себе. Мышление находит удовлетворение в себе самом, несмотря на программу
отчуждения; оно шумно взрывается всякий раз, когда требует
противоположности. Если мысль действительно отчуждается от вещи, и значение
для нее имеет сама вещь, а не ее категория, то под ограничительным взглядом
мысли объект начинает говорить сам. Гегель критиковал гносеологию за то, что
она только нагромождает обман на обмане, заставляя познание разворачиваться
в тенденциозно противоположном ему, как бы в атеоретическом. Именно в этом
пункте Гегеля и поймали на слове: такое движение познания и придает
философии ту свободу "назад к объекту", которую оно потеряло в заклинаниях