"Теодор Визенгрундт Адорно. Негативная диалектика " - читать интересную книгу автора

счастливым обладателем сверх-я, найти для этого причину. Чем оптимальнее
соответствуют закону самосохранения поступки animal rationale, тем меньше
оно может признаваться себе и другим в главенстве этого закона; иначе с
трудом достигнутый статус ###, как его принято именовать на новонемецкий
лад, превратится в нечто неправдоподобное. Живое существо, испытывая
потребность сожрать, должно быть злым. Эта антропологическая схема
сублимируется вплоть до гносеологии. В идеализме - самым выразительным
образом у Фихте - идеология бессознательно правит бал: незаметное, другое,
чужое (l'autrui), напоминающее о природе, наконец, - все это ничтожно по
своему значению; единство стремящегося к самосохранению и оберегающего себя
мышления спокойно может все это проглотить и поглотить все это. В такой же
степени эта идеология узакони-


31

вает и принцип самого мышления, питая и разжигая страстную тягу к
самосохранению. Система - это дух, превратившийся в чрево, ярость -
сигнатура любого идеализма; ярость искажает даже гуманистические устремления
кантовской философии, разрушает нимб возвышенного и благородного, который
умело носит. Представление о среднем человеке сродни презрению к человеку:
уколоть всем, чем можно. Возвышенная безжалостность нравственного закона -
производная от удара, который эта рационализированная ярость обрушивает на
нетождественное; либерал Гегель ничем не лучше Канта, когда он с
превосходством нечистой совести отчитывает всех, кто уклоняется от
спекулятивного понятия, от гипостазиса духа*. Освобождение, которое пришло с
Ницше (а это действительно поворот в европейском мышлении, позднее
философствование его просто узурпировало), состояло в том, что аналогичное и
подобное он обнаружил в мистериях. Дух, сбрасывающий свое заклятье -
рационализацию, осознавая себя, перестает быть радикальным злом, которое дух
пробуждает в другом. Однако процесс, в рамках которого системы разрушаются в
силу их собственной недостаточности и несостоятельности, контрапунктирует
общественную динамику. Буржуазное ratio сблизило с принципом обмена то, что
разум действительно хотел сделать себя соизмеримым, идентифицироваться (со
все большим, хотя и потенциально смертоносным успехом) с системами, он все
реже пребывал вне системы. То, что в теории уличило себя, назвав излишней
поспешностью, практика саркастически подтвердила. Поэтому так полюбились
разговоры о критике системы как идеологии, полюбились и тем, кого раньше
(судя по их дышащим злобой и чванством похвалам суждению (Apercu)) не
устраивал устаревший идеал системы. Несхожесть отныне не должна
конструироваться, потому что когда-то она была сконструирована чересчур
основательно. Иррациональность действительности, растущая под давлением
единичной рациональности, -дезинтеграция в результате интеграции, дают тому
немало примеров. Если бы общество как замкнутая, а потому антагонистическая
(unversohnte) субъектам система было прозрачно для познания, то субъектам,
пока они еще являются таковыми, это общество было бы в высшей степени
враждебно и неприятно. Экзистенциал страха - это клаустрофобия общества,
превратившегося в систему. Системный характер общества - еще вчера козырь
академической философии - сегодня намеренно фальсифицируется ее
сторонниками; при этом они могут безнаказанно разыгрывать роль