"Теодор Визенгрундт Адорно. Негативная диалектика " - читать интересную книгу автора

потому, что оно представляет собой результат, есть вместе с тем и
положительное, так как содержит в себе как понятие того, из чего оно
происходит, и не существует без последнего. Но это уже составляет
определение третьей формы логического, а именно, спекулятивной или
положительно-разумной формы" (Ге гель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук.
Т.1. Наука логика. М., 1974, С.210).

25

ложений. Чтобы очистить себя от подозрений в идеологизме, с недавних
пор стало значительно удобнее называть Маркса метафизиком, как классового
врага. Но твердая почва - это фантазия в той области, где востребовано
стремление к истине, возвышающее над самой твердой почвой. Философский голод
нельзя утолить теоремами, которые стремятся прояснить для философии ее
существенный интерес, вместо того чтобы - пусть это будет при помощи нет
(Nein) - удовлетворить его. Уже в начале 19 века это почувствовали
оппозиционные Канту течения, правда, они скомпрометированы обскурантизмом.
Протест философии требует развития. Даже музыка, как и любое другое
искусство, найдет импульс, одухотворяющий первый такт; но этот импульс
осуществится не сразу, а только в артикулированном продолжении (Verlaaf). И
искусство пробует, как ни сильна видимость целостности, преодолеть
тотальность видимостью критики, видимостью современности содержания "здесь и
теперь". Такое опосредование приличествует и философии. Если она приписывает
себе взрывоопасную силу сказать об этом, то подпадает под гегелевский
приговор "пустая глубина". Тот, кто говорит о глубине, становится так же
глубок, как роман, превращающийся в метафизику только потому, что он
излагает метафизические взгляды своего героя. Требовать от философии, чтобы
она сосредоточилась на вопросе о бытии или других главных проблемах
европейской метафизики, значит примитивно верить в материал. Хотя философия
не может уклониться от признания объективной значимости этих тем, нет
никакой уверенности в том, что рассмотрение великих предметов отвечает ее
интересам. Философия так боится гладких путей философской рефлексии, что ее
эмфатический интерес ищет убежища в эфемерных, пока еще не обусловленных
интенциями объектах. Философская проблематика, транслируемая из поколения в
поколение, с определенностью может подвергнуться отрицанию, обусловленному,
правда, самой этой проблематикой. Мир, объективно завязанный в тотальность
(zur Totalitat geschurzte Welt), не дан сознанию свободно. Мир застает
сознание там, откуда оно хочет убежать; радостно-свеже-розовое мышление,
которое начинает с нуля, не заботится об историческом образе и форме своей
проблемы, только теперь действительно становится достоянием и трофеем этого
мира. Философия играет в идею глубины исключительно ради присущего этой идее
дыхания мысли. Моделью для этой игры стала кантовская дедукция чистых
рассудочных понятий, автор которой апологетично иронизировал, говоря, что
философия обоснована чересчур фундированно, чересчур глубоко [7]. Но и
глубина как момент диалектики не является изолированным, отдельным качеством
(что не ускользнуло от Гегеля). По отвратительной немецкой традиции, в
качестве глубоких фигурируют мысли, к которым можно прийти на основе
теодицеи зла или смерти. Замалчивается и ложно подставляется технологический
terminus ad quem, как будто о значимости мысли
судит ее результат - утверждение трансценденции или погружение во