"Елена Афанасьева. Знак змеи " - читать интересную книгу автора

стать и этот обвалившийся на него горой света алмаз "Кох-и-нур". Он будет
владеть им, не касаясь! Ибо сказал этот мальчик-ювелир словами старого
предания: "Тому, кто владеет этим камнем, будет принадлежать весь мир".
Кроме желтого "Шаха", алмазной розы "Дери-а-нура" и запретной горы
света "Кох-и-нура", ему достались еще четвертый и пятый алмазы. Не меньшей
величины, но лучшей чистоты, чем "Шах".
Овал четвертого алмаза напомнил Надир-шаху овал лица дочери хорезмского
бая. Так четвертый камень стал зваться для него "Зеба". Пятый, самый
крупный, почти идеальный восьмигранник, до недавнего времени оставался
безымянным. И только вернувшись домой, в Персию, шах назвал пятый алмаз
именем любимой - "Надира".

***

Любовь...
Все познав на свете, не ведал ее Надир-шах.
"Кто та любимая, скажи, которую, узрев однажды, мы жаждем встретить, но
вовек не утолить нам этой жажды..."
Снова и снова повторяя заученную с детства загадку, Надир уже не помнил
ответа, найденного героем легенды о семи приключениях Хатема. Власть стала
для него той любимой. Власть, не ограниченная ничем, кроме собственной жажды
власти.
Что его собственная мужская сила?! Кто знает о ней, кроме жен и
наложниц?! Кто восхитится ею, кроме стаи этих глупых куриц, которым всей
жизнью велено восхищаться своим повелителем и господином, не рассуждая о его
мужской силе. Или бессилии.
Поле битвы возвращало ему любовь истовее самой истовой наложницы. То
возбуждение, которое чувствовал он в бою, было несоизмеримо выше любовного
возбуждения. Он не мог, да и не хотел понять: что находят люди в любви?! Что
заставляет поэтов веками и тысячелетиями слагать сладостные газели? Во имя
чего идут на безумные подвиги и на смерть? Ради нескольких минут нелепых
телодвижений и бурного, но мгновенного обвала?
Дожив до своих пятидесяти восьми лет, заточив в своем гареме не одну
сотню самых прелестных прелестниц Востока и каждую ночь деля ложе с лучшими
из них, он не мог понять, что в этом миге соития есть такого, что заставляет
ломать судьбы и крушить миры. Или врут все поэты. Знают, что одурманивают
мир, но не могут признаться, что манящая тайна любви есть ложь? Все врут.
Напившись обманами прежних обманутых, они ждут обещанного им таинства как
главного чуда бытия. А не дождавшись, неистово боятся признаться себе и
миру, что все ложь. Трепещут в страхе - вдруг другим доступно великое
наслаждение, и только перед ним одним эта новая "стена Искандара".
И врут. И множат полчища обманутых. И страхом своим вводят в искушение
других.
Так или почти так считал Надир-шах множество долгих лет. Пока в его
гареме, в дальнем углу, закрытом от повелителя красотами иных, более броских
"любимых жен", не заметил он этих глаз. Острых, как лук, глубоких как
водопад, бесконечных, как вечность. У владелицы этих глаз не было ни красы
избранных им жен, ни изысканности покоренных им принцесс, ни страсти
подаренных ему наложниц. Но только эту хрупкую, не выдерживающую никаких
сравнений с красавицами из легенд женщину он возжелал страстью иной и иной