"Елена Афанасьева. Колодец в небо" - читать интересную книгу автора

длинном мундштуке.
Если это и есть супруга нужного мне камейного профессора, то по виду ее
не скажешь, что она потеряла ближайшую подругу, о чем несколько дней назад
говорила И.М.
Дама окидывает меня взглядом. Именно окидывает - с головы до ног, как
лассо набрасывает. И морщится. Мое модное еще в пору маминой молодости
пальто, смешные для теперешних морозов ботики, нелепая тоненькая шаль - на
кокетливую меховую шляпку денег не хватает, приходится ходить в шали. Что и
говорить, не самый эффектный гардероб.
Сама хозяйка - И.М. называла ее Лялей - не похожа на нынешних советских
женщин, которые, подражая Крупской, щеголяют затрапезностью своих платьев.
"Почему б из революционных примеров для подражания им не выбрать, скажем,
Арманд? - обычно восклицает Ильза Михайловна. - У той хотя бы вкус был!"
Очерченная грозной скалой на собственном пороге дама в дорогом
темно-синем заграничном платье-джерси кажется воплощением блеска и
теряющейся где-то в недрах начинающихся пятилеток светскости. Но светскости
совсем иной, нежели та, что есть в И.М. Светскость Ильзы Михайловны, как и
светскость моей умершей мамочки, и светскость моей благодетельницы Марии
Павловны - врожденная. Оттого и спокойная, неброская. А эта дама горделиво
несет свою светскость впереди себя, как икону на крестном ходе.
- Я к профессору...
Язык мой отчего-то заплетается, а холодность взгляда стоящей передо
мною дамы только усиливается. Таким взглядом хозяйка обычно окидывает
пришедшую наниматься в кухарки девку.
- ...от Ильзы Михайловны... - с трудом договариваю я, и взгляд хозяйки
меняется. Брезгливость пропадает. Высокомерность, присутствующая в таком
невероятном объеме, что полностью в одну секунду улетучиться не может, все
же немного уменьшается. Дама даже изображает некое подобие гостеприимной
улыбки: "Прошу!"
- Я, знаете ли, вас за очередную студентку приняла, - снисходит до
объяснения хозяйка. - Студентки Николай Николаевичу проходу не дают.
Глазками с поволокой и курносыми носиками хотят добрать то, что не вложено в
их пустые головы. Приходится ограждать.
Смилостивившаяся хозяйка равнодушно наблюдает, как я снимаю пальто,
засовываю в рукав тощенькую шаль и сажусь на стоящий возле вешалки
топчанчик, чтобы скинуть ботинки.
- У нас не принято! - останавливает хозяйка.
"Не принято!" И что теперь делать? Калоши ныне отчего-то не в ходу, а
можно ли в грязной обуви ступать на этот начищенный пол? Это тебе не
затертость некогда роскошного паркета в нашей, ставшей коммунальной
квартире. Похоже, в этой, пусть и небольшой, но изысканной квартире
профессор с надменной супругой единственные жильцы.
За дверью все смеется музыка, которой вторят мужские и женские голоса.
- У меня камея... - робко начинаю я, но дама машет рукой.
- Я в этих камнях ничего не смыслю и смыслить не желаю. Завален весь
дом! А вы проходите, проходите! У меня нынче гости. Но Николай Николаевич
скоро будет. Проходите, Аннушка подаст вам чаю.
Сухо представив меня, хозяйка кивает головой на не вписывающуюся в
элегантную массу гостей сухонькую кухарку и на том про меня забывает. Без ее
взгляда как-то легче, словно в петроградской моей гимназии классная