"Елена Афанасьева. Колодец в небо" - читать интересную книгу автора

- Много вы понимаете про метафору, друг мой. Уж если вам
революционности надобно, вот вам революционность. Иринушкин недавний
начальник лет десять назад написал "Иуда, красногубый большевик...".
Революционизмы господина Нарбута я никогда не понимала, но это метафора. Не
политкорректная по-вашему, но образная и емкая. А у вас словесный понос, my
dear*, - немилосердно констатировала И.М. И понесла по узенькому коридору
свой вскипевший чайник, на всякий случай покрикивая "Вилли-Ленни, чайник!",
чтобы калмычонок-сорванец не вынырнул из-за угла своей огороженной
комнатенки и не ошпарился, как уже не раз случалось.
Прошлой весной я месяц ходила с ожогом, когда Виленчик выбил у меня из
рук кастрюльку с супом. Хорошо, что кастрюлька была маленькая, в какой "в
старой жизни" Ильзина кухарка Прасковья яйца к завтраку варила. Случись у
меня тогда в руках большая, закопченная, как выбравшийся из горящего окопа
пехотинец, посудина, в какой по трезвости варила свои щи и тюри Клавка, ожог
был бы по всему телу. А так отделалась лишь спаленной щиколоткой, которую
Е.Ф. натирала мне настоянным на особых травах швейцарских предгорий
бальзамом, а Клавка советовала лечить соплями: "Сморкни-к ты погуще, да на
погорелое-т мажь! Враз заживеет".
- Нет, ты только послушай, Иринушка, что этот их поэт пишет! -
восклицала Ильза Михайловна, перелистывая подаренный ей по-соседски
сборник. - "Сила огнем Коллектива в теле моем зажжена, плещутся в сердце
бурливо радости струи вина..." C'est une nouvelle po J sie?*
Спорить или соглашаться с И.М. было некогда. Похороны Елены Францевны и
так отняли уйму времени. Неперепечатанные тексты из "30 дней" и макизовский
заказ унылой грудой пылились на буфетном столике у "Ремингтона", ждали
своего часа. Кроме того, сегодня предстояло еще два дела - поход с
Федорцовым на диспут в Дом печати и визит к рекомендованному Ильзой
камейному знатоку.
Новые ухаживания в виде диспута ничем не походили на те романтические
свидания, о которых я читала в стихах и романах. Или это не ухаживание, а
идеологическое шефство над беспартийной? Корифей советской журналистики
снисходит до классово чуждой машинистки и встраивает ее в ряды строителей
социализма?
Едва Федорцов завел меня в переполненный зал еще недавно
очаровательного особнячка на Никитском бульваре, где теперь квартировал Дом
печати, как тут же про меня и забыл. Стал протискиваться в президиум. И
протиснулся.
Из-за собственной многочисленности президиум этого диспута расположился
не только за грубо сколоченным покрытым красной материей деревянным столом,
но и за приставленным круглым столиком на витой ножке. Рядом с этой витой
ножкой особо нелепо смотрелись грязные ботинки присевшего за этот столик
Федорцова. Не обметенный с его ботинок снег, подтаивая, образовывал рядом с
лакированным инкрустированным деревом лужицы, и я вдруг почувствовала себя
этой шаткой витой ножкой на фоне грубо сколоченной крестовины основного
президиумного стола.
Какой-то невзрачный человек с трибуны вещал, что поэт должен спуститься
со своего какого-то там по счету этажа к рабочему читателю. Где при этом
находится сам "рабочий читатель", из этой пламенной речи уяснить я не
смогла - разве что в подвале? Но вслух спросила у стоящей рядом девушки в
грубом суконном платье, кто этот "лифтер". Вслух выступающего лифтером я,