"Елена Афанасьева. Колодец в небо" - читать интересную книгу автора

учуять, все успеть...
5. Пропавший свидетель
(Ирина. Ноябрь 1928 года. Москва)

Ни завтра, ни послезавтра по написанному И.М. адресу отправиться я не
смогла. Нужно было искать священника, заказывать отпевание Елены Францевны,
договариваться о месте на Введенском кладбище, хоронить, поминать старушку,
в чьем доме остались мы жить...
Не успели грузное тело усопшей снести вниз по крутым ступенькам
построенного еще мужем Елены Францевны дома, как соседи, едва отдав нам с
Ильзой Михайловной часы, которые, как слышали все, завещала нам покойница,
растащили имущество бывшей владелицы кто что успел.
Клавдия с Кондратом заграбастали ломберный столик и теперь распивали
свои привычные чекушки и поллитры, причудливо выстраивая батареи бутылок на
зеленом, еще хранящем следы меловых записей сукне. Живущему на первом этаже
банщику из соседних Сандунов Елистрату достался гамбсовский шкаф, в котором
банщик намеревался отныне хранить свои веники. Калмычка поморщилась, но
взяла несколько тарелок, чашек и судочков для соуса. Прежде им с Виленом
приходилось и суп хлебать, и жирный калмыцкий чай с маслом пить из котелка,
который служил и кастрюлей, и чайником, и тарелками, и чашками. Теперь же
соседка пила из соусника как из чашки, жалуясь, что "пить из буржуйской
посуды неудобно - чай вбок вытекает".
В разгар соседского мародерства возник припозднившийся управдом
Патрикеев. Засуетился, забегал, не велел ничего трогать. И своей беспалой
правой рукой навесил на дверь печать, в очередной раз поведав всем историю
своего отрубленного пальца и двух глубоких следов от вил, которыми в
восемнадцатом году его, "подавшегося подкормиться на Украину", махновцы из
скирды соломы выковыривали. А через день Патрикеев привел нового жильца -
пролетарского поэта Мефодьева Ивана. В "30 днях" мне как-то приходилось
перепечатывать подборку его стихов о рабфаковках . Перепечатала и забыла. В
разряд "интересненького", печатая которое я закладывала в машинку лишний
экземпляр копирки и приносила с работы для И.М., пролетарский поэт не
попадал.
Впервые столкнувшись с нами на кухне, пролетарский поэт Мефодьев Иван
горделиво подарил соседкам сборники стихов - в расчете на обычное
восхищение. Получил непривычную для него порцию вполне компетентной критики
со стороны И.М., которая, по ее собственному признанию, "и Николаю
Степановичу с Осипом Эмильевичем не спускала, а уж вам то..."
- "...Флаг кумачовый на скудном шесте
"Вся власть Советам!",
Но каждое сердце в палящей мечте,
И знамя горит мировым рассветом..."
С нескрываемой иронией И.М. процитировала первое же попавшееся
четверостишье пролетарского поэта. И спросила:
- Где вы, голубчик, видели, чтобы знамя горело рассветом, да еще и
мировым? Мир, если не ошибаюсь, рассвет встречает в разные часы. Уж про
сердце, горящее в каждой мечте, и спрашивать не буду, кабы дотла не
догорело...
- Это метафора, - покраснев до корней волос, пробормотал пролетарский
поэт.