"Елена Афанасьева. Колодец в небо" - читать интересную книгу автора

столь бесконечно и беспредельно, что не оставляет места ничему иному. Разве
что странному головокружению и непривычной вязкой боли внизу живота. И алым
пятнам, что метят каждый ее шаг на мраморном полу собора.
Кровь ее стынущими каплями остается там, где должен быть только Бог.
Спустившийся из своей небесной люльки юноша изумленно глядит на алые капли
на сером мраморе. И не может дождаться мига, когда удалится герцогская
семья, чтобы кистью собрать не успевшую засохнуть кровь. А после день за
днем, ночь за ночью, отчаиваясь и снова обретая надежду, пытаться из
оставшихся на его палитре оттенков красного и алого составить хоть что-то
подобное...
- Ты стала девушкой, Изабелла, - сказала ей в тот вечер кормилица
Асунта.
И она удивилась. Разве бывают такие совпадения - она стала девушкой в
миг, когда в ее сердце впервые вошла любовь. Любовь безнадежная и отчаянная
(разве юная герцогиня может любить нищего ученика придворного художника,
годовое жалованье которого десять флоринов, тогда как ее последнее платье из
крапчатого бархата обошлось в семьдесят пять флоринов и еще тридцать стоили
три серебряных пояса?!).
- Это бывает с каждой, - объяснила кормилица, показывая, как в такие
дни прятать под платьем завернутые вокруг шнура на талии штанишки, подобные
мужским штанам брэ. - Странно, что Господь избрал для этого таинства такое
место, и своей девственной кровью ты окропила камни нового храма. К добру
ли?
Научив, как не путаться в странной вязи непривычной ее ногам и лобку
впитывающей кровь ткани, которую следует закладывать в штанишки, кормилица
сказала, что такое будет случаться с ней каждые четыре недели, пока она,
став женщиной, не понесет. Тогда девять месяцев, пока младенец будет расти в
ее утробе, эта кровь будет оставаться внутри нее, становясь небесной
постелью для растущей в ней жизни. А пока постель не нужна, природа каждый
месяц меняет ее алые простыни.
Спустя несколько дней, когда капли крови с мягкой ткани исчезли и она
сбросила стесняющие движение штанишки, с радостью ощущая привычный ветер
между ног, Изабелла снова пробралась в тот собор. Нанятый отцом художник
болел, и юноша-подмастерье, закончив писать порученный ему свет, спросил
дозволения расписать мантию небесного героя. У мантии, горящей на фоне почти
мраморного - как пол собора - воздуха, был тот ни с чем не сравнимый
стремительно-алый цвет. Цвет жизни, что в тот первый день их встречи
сказала, что готова зародиться в ней.
Юношу художника она больше не видела. Но каждый лунный цикл, глядя на
первую каплю крови на нижней юбке или на простыне, невольно вспоминала и
мраморный пол, и оставшуюся на стене феррарского собора мантию, расписанную
ни с чем не сравнимым цветом ее крови...
Спустя много лет, войдя в трапезную монастыря Санта Мария делле Грацие,
Изабелла увидела тот же непередаваемый цвет первой крови на рубахе сидящего
напротив окна Создателя, которого еще не успел дописать Леонардо.
Она ехала из Милана домой, не могла понять, что так поразило ее.
Наносимая прямо на сырую штукатурку роспись Леонардо? Этот не похожий на все
его прочие изображения Христос в этой невиданно алой рубахе? Всплывшее в
душе воспоминание о юноше-подмастерье?
Или ее поразило воспоминание об ощущении света, который вливается в