"Елена Афанасьева. Колодец в небо" - читать интересную книгу автора

детскую речь так, что я то и дело краснела.
Сейчас узкоглазенький Вилли-Ленни скачет на одной ножке, там, где в
оставшемся от бывшего большого холла узеньком коридорчике еще можно скакать.
И, повторяя Клавкины обороты речи, жалуется каждому, входящему в общие
двери: "Мамка, блядь, умаялась, прям на марксах своих уснула!" В неприкрытую
дверь выгородки виднеется лежащая на стопке книг голова с давно не мытыми
волосами, забранными в отличающий нынешних партийных женщин пучок.
- Натюрморт социализма! - изрекает величаво шествующая в уборную Елена
Францевна. - Грязные кастрюльки, примус, том Маркса и малыш, бегающий по
коридору в вонючих штанишках! Ты ко мне, Ирэнушка? - как всегда с тяжелым
"э" вместо мягкого "и" в моем имени обращается ко мне старуха. И кивает на
дверь своей комнаты: - Входи, входи, только я не скоро. Для меня теперь
посещение этого завэдения серьезный процэсс.
Слова "заведение" и "процесс" в устах прожившей всю свою жизнь в России
швейцарки бронзовеют излишне тяжелым "э".
- Купила все, что вы просили, - поспешно рапортую я. - На стол положу.
А двадцать рублей в конце недели отдам.
- Отдашь, отдашь! Не смущайся! Сама же тебе велела из часовых денег
занять! Занятное что купила? Сейчас опорожнюсь, и станем Илзушку
поздравлять, - почти торжественно заявляет старуха и скрывается за некогда
украшенной цветным витражом, а ныне заколоченной фанеркой дверью уборной.
Оставив на столе купленные вкусности, но, не рискуя оставлять
вырученные от продажи часов деньги ("После отдам!"), достав из сумочки
роковую камею, я отправляюсь поздравлять И.М.
Комната И.М., бывшая гостиная, не заперта, но хозяйки не видно.
- Здесь я, здесь! Последние сокровища примеряю. - Голос Ильзы
Михайловны раздается откуда-то из-за ширмы. - Entrez! Entrez!*
Из одного из тех хорошо скрытых бесконечных тайничков, которыми полон
этот дом, И.М. достает жемчужное ожерелье. Закрыв тайник, который в этой
комнате прячется за написанным Анненковым портретом самой Ильзы, моя "больше
чем соседка" поворачивается ко мне.
В оставшемся от былой роскоши ажурном платье с таинственно
поблескивающим жемчужным ожерельем на оголенной шее Ильза Михайловна сегодня
кажется той, кем и предназначена быть, - богиней. Королевой. Античной
правительницей, профиль которой завораживает на принесенной мною камее.
- Сегодня хочу быть такой, какая еще жила!
- А разве теперь не живете? - восклицаю я. И понимаю, что спросила
нечто неприличное.
- Я не живу, Бог со мной! Плохо, что ты не живешь и жить не сможешь...
- Отчего же?
"Живешь - не живешь"... Странная тема, когда мне всего девятнадцать, а
за окном 1928 год.
- Сейчас гости соберутся, праздновать будем. Хотя, собственно говоря,
что праздновать?! И ты нынче совершенно непраздничная. Случилось что?
Расстраивать свою "больше чем соседку" в день ее рождения рассказами о
женщине на снегу и обо всех приключившихся сегодня странностях я не
собиралась. Но с И.М. всегда так. Идешь к ней, твердо решив глупостями ее не
тревожить, а справляться со своими страхами и волнениями самой. Но стоит
только переступить порог этой имеющей на меня колдовское влияние комнаты и
присесть в одно из тяжелых - совершенно не в духе И.М. - кресел, как