"Елена Афанасьева. Колодец в небо" - читать интересную книгу автора

витрины чей-то расплывчатый силуэт, вздрогнула. Побледнела, стала цвета
своих локонов. И выбежала из магазина.
- Жизнь решается!.. Судьба решается!.. - передразнил продавец. - Как
вам, дамочкам, таксказть, после этого верить?! Бросила "жизнь" - и бежать. А
вам, гражданочка, сталбыть завернуть или возьмете так?
Представить теплоту этого многослойного сардоникса в грубости серой
оберточной бумаги, в которую нынче в магазинах заворачивают все, от
сахарного песка и коровьего масла до золотых часов и бриллиантовых серег,
было решительно невозможно.
- Возьму так!
Это было утром. А вечером, уже после происшествия в Крапивенском, я
забрала из "Макиза" свой, по счастью, не потерянный заказ (деньги Е.Ф. можно
будет к концу недели вернуть!), забежала "по дружбе" с пакетом на Страстной
бульвар в "Огонек" и, конечно же, не застала около Страстного монастыря не
дождавшегося меня Федорцева.
Выстуженными бульварами пошла в обратном направлении домой, в свой
Звонарский переулок, и только тогда в голове стала проясняться напугавшая
меня картина. Странное ощущение тревоги, появившееся после поспешного побега
белокурой женщины из комиссионного магазина, не желало исчезать. Напротив,
оно усиливалось.
Когда утром я вышла из того комиссионного, то сразу огляделась по
сторонам - что так напугало белокурую? Ничего особенного. Лишь поспешно
удаляющаяся вниз по Большой Дмитровке женская фигура в излишне легком для
начавшихся ноябрьских морозов котиковом манто. И оставшийся шлейфом в
морозном воздухе запах духов... Незнакомых духов...
Конечно!!! Конечно, тот же запах, что несколькими часами позже
почудился мне на углу Крапивенского, когда мелькнула тень, отделившаяся от
угла церкви Сергия в Крапивниках и скрывшаяся в подъезде соседнего дома. Это
была женская фигура... В котиковом манто... Конечно же, в котиковом манто! И
тот же запах...
И раньше...
Еще раньше...
На женщине, лежавшей на снегу в полутемном Крапивенском, была
кокетливая зеленая шляпка с широкими полями, закрывавшими волосы и лицо.
Когда я вернулась за удостоверением, забытым у участкового милиционера, и
увидела, что шляпка упала с головы несчастной и ее белокурые волосы
рассыпались, я узнала ту женщину, которая утром в комиссионном столь
страстно просила уступить ей камею.
"Жизнь решается. Камея чашу весов склонит..." Неужто склонила?
Уж лучше б я отдала эту камею! Если у белокурой женщины и вправду
решалась жизнь? И решилась... Так страшно решилась... Мистика...
Мистикой я никогда не увлекалась, побаивалась, наверное. Иногда
вечерами, если мне не надо было стучать по клавишам в своей каморке, а можно
было пить чай в соседней комнате, И.М., раскладывая свои бесконечные
пасьянсы, рассказывала долгие истории. Одна из историй была о столоверчении,
каким увлекались в 1911 году, и о том, с каким сладким ужасом читали они с
мамочкой брюсовского "Огненного ангела", и о прочих мистических случаях,
которыми, по ее рассказам, был полон тот предвоенный Петербург.
Мистика казалась мне чем-то старорежимным, как коробочка с бальными
перчатками, хранившаяся в верхнем ящике Ильзиного комода, или камея на ее