"Елена Афанасьева. Колодец в небо" - читать интересную книгу авторавитрины чей-то расплывчатый силуэт, вздрогнула. Побледнела, стала цвета
своих локонов. И выбежала из магазина. - Жизнь решается!.. Судьба решается!.. - передразнил продавец. - Как вам, дамочкам, таксказть, после этого верить?! Бросила "жизнь" - и бежать. А вам, гражданочка, сталбыть завернуть или возьмете так? Представить теплоту этого многослойного сардоникса в грубости серой оберточной бумаги, в которую нынче в магазинах заворачивают все, от сахарного песка и коровьего масла до золотых часов и бриллиантовых серег, было решительно невозможно. - Возьму так! Это было утром. А вечером, уже после происшествия в Крапивенском, я забрала из "Макиза" свой, по счастью, не потерянный заказ (деньги Е.Ф. можно будет к концу недели вернуть!), забежала "по дружбе" с пакетом на Страстной бульвар в "Огонек" и, конечно же, не застала около Страстного монастыря не дождавшегося меня Федорцева. Выстуженными бульварами пошла в обратном направлении домой, в свой Звонарский переулок, и только тогда в голове стала проясняться напугавшая меня картина. Странное ощущение тревоги, появившееся после поспешного побега белокурой женщины из комиссионного магазина, не желало исчезать. Напротив, оно усиливалось. Когда утром я вышла из того комиссионного, то сразу огляделась по сторонам - что так напугало белокурую? Ничего особенного. Лишь поспешно удаляющаяся вниз по Большой Дмитровке женская фигура в излишне легком для начавшихся ноябрьских морозов котиковом манто. И оставшийся шлейфом в морозном воздухе запах духов... Незнакомых духов... почудился мне на углу Крапивенского, когда мелькнула тень, отделившаяся от угла церкви Сергия в Крапивниках и скрывшаяся в подъезде соседнего дома. Это была женская фигура... В котиковом манто... Конечно же, в котиковом манто! И тот же запах... И раньше... Еще раньше... На женщине, лежавшей на снегу в полутемном Крапивенском, была кокетливая зеленая шляпка с широкими полями, закрывавшими волосы и лицо. Когда я вернулась за удостоверением, забытым у участкового милиционера, и увидела, что шляпка упала с головы несчастной и ее белокурые волосы рассыпались, я узнала ту женщину, которая утром в комиссионном столь страстно просила уступить ей камею. "Жизнь решается. Камея чашу весов склонит..." Неужто склонила? Уж лучше б я отдала эту камею! Если у белокурой женщины и вправду решалась жизнь? И решилась... Так страшно решилась... Мистика... Мистикой я никогда не увлекалась, побаивалась, наверное. Иногда вечерами, если мне не надо было стучать по клавишам в своей каморке, а можно было пить чай в соседней комнате, И.М., раскладывая свои бесконечные пасьянсы, рассказывала долгие истории. Одна из историй была о столоверчении, каким увлекались в 1911 году, и о том, с каким сладким ужасом читали они с мамочкой брюсовского "Огненного ангела", и о прочих мистических случаях, которыми, по ее рассказам, был полон тот предвоенный Петербург. Мистика казалась мне чем-то старорежимным, как коробочка с бальными перчатками, хранившаяся в верхнем ящике Ильзиного комода, или камея на ее |
|
|