"Елена Афанасьева. Колодец в небо" - читать интересную книгу автора

Университет мой оказался недолгим. Войти во вкус изучения психологии,
которой, по рассказам мамочки, в юности увлекался мой отец, мне не довелось.
Лишь одну первую научную работу по педологии об особенностях воспитания
детей, потерявших своих родителей, я подготовить и успела.
Прошлой зимой, за три недели до экзаменов, "бывшую дворянку Тенишеву"
из университета вычистили. И.М., вздохнув, взяла у квартирующего на первом
этаже управдома Патрикеева справочник телефонных номеров советских
учреждений и позвонила в издательство "ЗиФ - Земля и фабрика", возглавлял
которое тот самый Володенька Нарбут, что вместе с мамочкой квартировал на
Васильевском острове в пансионе мадам Пфуль.
В память о маме Володенька - а ныне Владимир Иванович - принял
вычищенную из университета дворянку на должность машинистки.
"Сам-то в машинистках не сидит, а уж его дворянство почище твоего
будет! С поместьем на Черниговщине, не то что у вас с покойной Иринушкой!" -
не преминула уколоть моего новоявленного благодетеля Ильза Михайловна. Но я
и такой работе была рада.
Теперь за бесконечное стуканье на машинке в "ЗиФе" я получаю сто
рублей. Плюс "макизовские" подработки. Да десять долларов, что каждый месяц
присылает моя троюродная тетушка, вдова князя Абамелек-Лазарева Мария
Павловна.
Я и сама не всегда понимаю, на что мы живем. И.М. делает какие-то
частные переводы с французского, английского, немецкого и итальянского,
которые ей по старой памяти находят бывшие клиенты ее мужа.
На что живет бывшая эксплуататорша и фабрикантка Елена Францевна, точно
не знает никто. Время от времени старушка зазывает меня в свою комнату -
отведенный ей бывший кабинет Модеста Карловича. И шепотом просит снести в
комиссионный то одну, то другую вещественную примету прежней жизни - брошь,
серьги, серебряные вилки, ложки, ведерко для шампанского, часы. Чаще всего
часы. А после зайти в Елисеевский или в торгсин на углу Столешникова и
Большой Дмитровки "да прикупить чего-либо ненынешнего". К "ненынешнему"
Елена Францевна относит ветчину, цукаты, хороший кофе, мармелад, чай,
коньяк, помаду, пудру, духи, туалетное мыло, кружевные корсеты... В общем,
все, что ныне предназначено для потребления только разрисованным в
сатирических журналах "Крокодил" и "Бегемот" толстым заграничным буржуям,
чьи потраченные в торгсинах доллары должны укрепить мощь начинающейся
советской индустриализации.
И нынче утром Е.Ф., зазвав меня в свою комнату, попросила снести в
комиссионный золотые часы с витым вензелем "Габю".
- Знаю-знаю! Станешь Ильзушке подарок подыскивать! Сорок два, эх, где
мои сорок два! В девяносто первом году. Еще все вместе. Все здесь, в Москве,
и Виктор еще не уехал! И все живы! И Морис, и Леон, и Софи. Все живы!
Спросишь, зачем доживать до времени, когда не останется никого вокруг? А мне
жить хочется! Это смешно, что все потерявшей старухе жить хочется?
Е.Ф., как обычно, задавала вопрос и, не дожидаясь ответа, продолжала:
- Можешь из денег, что за часы дадут, взять Ильзушке на подарок.
Отдашь, когда сможешь. Из своих машинописных отдашь... Что за дурной тон,
молодая девица должна портить осанку и зрение за какой-то ужасной стучащей
каракатицей! В мое время печатали мужчины!
Я хотела возразить, что отдавать долг мне будет решительно не из чего,
но благоразумно промолчала. С Е.Ф. спорить бесполезно. Решила не трогать