"Сухбат Афлатуни. Пенуэль (Повесть) " - читать интересную книгу автора

заспиртованные в одном возрасте, как уроды в кунсткамере.
Но она была красивой. Колено.
Потом я помогал детям собирать железную дорогу. Поезд носился по
рельсам и сбивал маленьких человечков, которых мы заботливо укладывали на
его пути.
Наконец я отлепился от детей и зашел в спальню. Она стояла над кроватью
и трясла простыней. "Как тебя зовут?" - спросил я. Она посмотрела на меня и
опустила простыню. Простыня вздулась воздушным куполом и медленно осела. Мы
легли. Было холодно.
В спальню заглянули лица детей.
"Что смотрите? - сказала женщина. - Несите скорее презерватив. Или вы
хотите еще братика или сестренку?"
"Нет, лучше собачку!" - крикнули дети и бросились выполнять поручение.
"Они знают, что такое... презе...?" - спросил я, замерзая.
"Это было первое слово, которое они научились говорить, - ответила
женщина. - А еще они на английский ходят".
Потом мы замолчали, потому что говорить было не о чем.
И я познал ее.
Утром мы наблюдали мокрый снег. Я увидел длинный кухонный нож у
изголовья кровати. "Если бы мне было с тобой пресно, я бы тебя убила, -
объясняла она, заправляя кровать. - И если бы слишком сладостно - тоже".
Я посмотрел на нож, на нее, потом на свои голые руки и живот. В окне
продолжался снег.
"А как тебе со мной было?" - спросил я. И получил сырую тишину вместо
ответа.
И снова ее ладонь была на моих глазах - она уводила меня из своего
дома. И дети громко прощались с балкона и кидали вслед какую-то дрянь. А я
все пытался поцеловать эту ладонь.
Больше мы не виделись. Через день я заболел и врал родным, что наелся
снега. Постепенно сам стал верить, что это я упал в снег и медленно его
кусал, пережевывал и заглатывал. И снег таял во мне, превращаясь в весеннюю
воду.
Я долго думал, что у всех мужчин первый раз это происходит так же.
Троллейбус, постель, нож. Очень долго так думал.

Шла осень. Нам с Гулей нужно было где-то встречаться. Нужна была некая
точка в мировом пространстве, желательно с кроватью. Я ломал голову; Гуля
смотрела на меня и поднимала с земли листья. Наполовину желтые, наполовину -
зеленые. Как будто борьба осени с летом шла внутри каждого листа.
"В Ташкенте надо создать специальный парк для влюбленных, - говорил
я. - С кабинками. Назвать Садом радостей земных".
"Такие парки уже есть. Только называются не так красиво".
"Где? Ты знаешь адрес?"
"Не знаю, - отворачивалась Гуля. - Тебе надо, ты и узнавай. У меня до
сих пор все болит".
Золотистый Ленин с укором глядел на меня с октябрятской звездочки.
И тогда я вспомнил о Якове.

У Якова в доме было четыре комнаты.
У Якова были глуховатые, забитые песком времени, уши.