"Эмиль Ажар. Псевдо" - читать интересную книгу автора

цеплялся ко мне, подступал к глазам, к горлу, к органу чувств, впихивал в
меня по сто пятьдесят граммов галоперидола в день, чтобы отрезать путь к
бегству. Его не останавливали жертвы, он бросал бомбы, сидя на куче трупов,
с сигаретой в зубах и автоматом под мышкой. Фамилия его была Калашников, и
он патронов не жалел. Он не исключал возможности бактериологической войны и
разрушения защитного озонового слоя, чтобы облегчить доступ к Отцу с целью
взаимного уничтожения.
Однако, хотя я и был тайно заражен, как Плющ, по диагностике советских
психиатров -врагов СССР, "реформаторскими и мессианскими тенденциями", меня
не подвергли лечению инсулином, с транквилизующей комой.
Доктор Христиансен рекомендовал писать по девять-десять часов в день,
чтобы уменьшить дозы реальности путем выдавливания ее наружу. Он говорил,
что литература для меня так же полезна, как дефекация. Я послушал его, и
мало-помалу он снял все остальные лекарства.
Я помогал, поскольку у всех добровольных эмигрантов всегда есть скрытая
надежда вернуться, и это прискорбно известный факт, что даже самые
решительные шизофреники часто соглашаются вернуться.
Я писал. Я пишу. Я на 77-й странице рукописи. Конечно, я хитрю. Я не
говорю ни о... ни о... и, уж конечно, ни о... потому что это был бы четкий,
понятный язык, который множит и заделывает дыры и пожарные выходы, ставит на
отсутствующие окна решетки и называет их твердыми фактами.
Взять, например, краполет. Это капитальный элемент трансплантации, а
также Сакко и Ванцетти, и ничего он не значит. Значит, есть надежда. Есть
отсутствие привычного рутинного смысла и, значит, надежда на что-то.
Я закончу свою книгу, потому что пропуски между словами дают мне шанс.


***

Я чувствовал себя немного лучше. Я узнал, что спецкор от мира сего не
приезжал в Копенгаген, что все это мои страхи и разные фантазмы, и написал
госпоже Ивонн Баби письмо, в котором просил прощения за то, что побеспокоил
ее по пустякам.
Иногда меня все еще беспокоили государственные деятели. Тогда я навещал
одного знаменитого соотечественника, приезжавшего к доктору Христиансену
пару раз в год на лечение. Бывший министр, обломок прошлого и, значит,
человек с большим будущим. Его мучили периодические приступы страха, которые
доктор Христиансен называл его месячными: и тогда он гнил и рассыхался, как
только вокруг него начиналось какое-нибудь движение. Ему казалось, что все
заминировано, все пустое, все сгнило изнутри и при малейшем дуновении
разлетится пылью и прекратит существование. Состояние ухудшилось после
Португалии, потому что он ничего не понял в том, что произошло. Он
отказывался принимать ванны, потому что пыль при контакте с водой
превращается в грязь. Вокруг него надо было ходить на цыпочках, затаив
дыхание, чтобы он не рухнул и не превратился в кучку пыли. Если послушать
его во время приступов, то следовало выставить вокруг него армию и полицию,
чтобы избавить его от всяких посягательств. Медсестра должна была
заворачивать его в полосочки ткани, как мумию, чтобы ему было спокойней,
чтобы он убедился, что не превратится в песок, помочь ему почувствовать свою
плотность. Но приступы никогда долго не длились, потому что опросы