"Эмиль Ажар. Псевдо" - читать интересную книгу автора

становилась мной. Эмиль Ажар.
Я воплотился.
Я застыл, схватился, замер, схвачен, зажат. Да что там, я был. От
страха у меня обычно все летит вверх тормашками. Сразу кораблекрушение и
паника на борту, SOS, и нет спасательных шлюпок.
Он плавал рядом и цеплялся за мой рукав. И я видел, что ему так же
страшно быть Ажаром, как мне - Павловичем. А поскольку мы оба боялись
смерти, конца этому бздению видно не было.
Он трепыхался, пытался от меня отлепиться. Он так хотел выпутаться, что
вокруг мелькало шесть его лап, три совершенно некомплектных крыла с
миленькими чешуйками, в которых не было ничего человеческого, и крошечные
розовые ужасно материнские соски, потому что все-таки, несмотря ни на что,
он немножко мечтал о любви. Он пытался выкарабкаться, стать совсем другим,
например крапчатой кувшинкой зоологического царства, но получалось у него не
лучше, чем у меня, и как он ни твердил "да-да-да", получалось не смешней,
чем у сюрреалистов. Хотя он точно был одним из них, и до упора, если так
бывает, со всеми органами и элементами, чтоб больше мучиться. Максимальный
шизофреник, генетического порядка, именем отца, и матери, и сына: из тех,
что одним боком смердят, а другим пахнут мирром, и с расквашенных в кровь
губ вдруг срывались стихи о любви, хотя, по идее, там должна была быть одна
зверская агрессивность. Иногда ему удавалось, в сверхъестественном усилии,
выкрикнуть правду, поменять рот на анус, но из того места, где в норме
должно было быть одно дерьмо, колечками выходили, как у ловких курильщиков,
святые нимбы, красота и жертвенность, которыми он тут же ловко прикрывал
свои подлые поступки. Из предсмертных хрипов он творил шедевры, из
зловонного дыхания - профессоров-лингвистов, от которых несет чем-то
бессмертным, - хорошее слово, если бы им долгое время не вытирали задницу
смерти. Единственное, что ему не удавалось у себя поменять, так это органы
размножения, потому что вроде как нужно, чтоб все продолжалось, раз
настоящего Автора нет.
Не получалось у Ажара прикинуться чайником, овощем, имяреком,
водянистым местоимением - и перестать стыдиться себя и собственной лжи.
Кретин несчастный. Чем больше он старался не быть человеком, тем
человечней становился.


***

В эту ночь у меня были новые галлюцинации: я видел реальность,
сильнейшее из галлюциногенных средств. Вынести это не было сил. У меня есть
в больнице приятель, так ему, счастливчику, мерещатся то змеи, то крысы, то
червяки или другие симпатичные штуки. А мне - только реальность. Я встал,
зажег надежду, чтобы стало посветлее и не так правдиво. То есть спичку.
Никогда не говорите правды. Я не стал зажигать свет, потому что он
включается надолго, а спичка гаснет быстро, и сразу зажигаешь другую, и
зажигается надежда, и каждый раз становится легче. В коробке спичек -
пятьдесят миров, пятьдесят цивилизаций, значит, в пятьдесят раз больше
надежды, чем у электрической лампочки. С первой спички галлюцинации исчезли,
и я увидел Христа. Рядом с ним стоял Момо, еврейский арапчонок, Мохамед из
золотой капли Гут Д'ор, - помните, "Вся жизнь впереди", проповедь расизма и