"Валерий Аграновский. Вторая древнейшая. Беседы о журналистике" - читать интересную книгу автора

заклинания, а не на крючок. Еще В. Маяковский восклицал: "Ору, а доказать
ничего не могу" [17], и это в его время, в двадцатые и тридцатые годы, когда
сила голоса могла заменить довод, и то, как мы знаем, не всегда. Что же
говорить о сегодняшнем дне, который дал нам ясно понять, что основная сила
журналистики - это прежде всего ее убедительность и доказательность. Сегодня
даже кри-тика в директивной форме не проходит: ее выслушивают и, если она
бездоказательна, ею элементарно пренебрегают. Кончилось время, когда одно
упоминание фамилии человека в газете в негативном или позитивном плане могло
либо вознести его до небес, либо низвергнуть в пучину тяжких испытаний.
Сегодня нет редакции, в которой не трубили бы общий сбор, обсуждая вопрос,
как повысить действенность критических выступлений.
Не создается ли у вас, коллеги, впечатления, что критика нынче стала
малодейственной вообще? А если создается, как д╢олжно нам оценивать это
обстоятельство? В конце концов, если слабая доказательность приводит к
малоэффективности газетных публикаций - это ли не показатель растущего
уровня нашей демократии? Читатель нынче выражает откровенное желание сначала
проверить нас, а уж потом нам поверить, и в этом смысле, смею заметить, наши
интересы совпадают с читательскими: куда интересней работать, если
необходимо искать, а не выдавать готовые рецепты.
Если мы действительно намерены будить общественную мысль, можно ли и
нужно ли делать это в приказном порядке, да еще при помощи крика и
восклицательных знаков?
Мы не разбудим ее, а лишь напугаем.
А что такое, позвольте спросить, "доказательность", что мы должны
понимать под "убедительностью"? Прежде чем ответить на вопрос, расскажу
весьма поучительную историю. Дело было во время войны. Героя истории,
работавшего во фронтовой газете, а ныне довольно известного журналиста, я не
называю только потому, что не уверен, насколько точно изложу событие. Итак,
однажды, вернувшись с передовой, он, измученный и усталый, написал в номер
маленькую информацию и лег спать. Информация была примерно такая: "В ночном
бою за высоту у деревни А. рота под командованием старшего лейтенанта М.
уничтожила около батальона фрицев, столько-то боевой техники и захватила в
плен столько-то вражеских солдат. В сражении отличились..." и т. д. Вскоре
уснувшего корреспондента разбудил редактор газеты и сказал: "Умоляю тебя,
соберись с силами и быстренько сделай из информашки очерк, у нас давно не
было очерка!" Повертев в руках уже отпечатанный на машинке текст, молодой
журналист почесал затылок, подумал, потом, наверно, с тоской посмотрел в
окно, от руки дописал несколько слов и вновь укрылся шинелью, уверенный в
том, что дело сделано. Редактор потрясенно читал: "Тихо мела поземка... В
ночном бою за высоту у деревни А. рота под командованием старшего лейтенанта
М. уничтожила..." С тех пор в этой фронтовой газете, а с ее легкой руки и во
многих других слово "очерк" было изъято из лексикона. Когда корреспонденты
отправлялись на задания, они спрашивали редакторов: "С "поземкой" писать или
без "поземки"?" - "Репортаж!" - положим, заказывали редакторы. "А может,
лучше с "поземкой"?" - стало быть, очерк.
Так вот, с "поземкой" писать нельзя. Всегда было стыдно это делать, а
сегодня тем более. К сожалению, еще не все журналисты понимают это и потому
носят в ножнах слишком легкие перья. Совсем недавно, в феврале 1984 года, я
с удивлением обнаружил в одном весьма уважаемом центральном журнале материал
под рубрикой "Очерк", который, представьте себе, так даже и назывался