"Валерий Аграновский. Вторая древнейшая. Беседы о журналистике" - читать интересную книгу автора

ору не своим голосом: "Люди: вам спасена жизнь!" - после чего кидаюсь к
пилотам в кабину. Они сидят, откинувшись на спинки кресел, бледные, с
крупными каплями пота на лбах. Так обычно показывают в кино хирургов сразу
после сложных операций: жить, говорят они (срывая маски), будет! Хватаю
пилотов в толпу орущих, рыдающих, смеющихся от радости пассажиров: они
только сейчас все поняли...
Переведите дух, мой читатель. И я вместе с вами.
Сделаем паузу.
А теперь, учитывая, что изложенное мною событие происходило двадцать
пять (с лишним!) лет назад, я хотел бы напомнить вам мысль, принадлежащую
Г╦те. Она звучит примерно так (цитирую по памяти): между тем, что было очень
давно, и тем, чего не было никогда, разница стирается со временем. Коли так,
позвольте предложить вам два варианта финала моей истории, а уж вы сами
определите степень достоверности и реальности вариантов.
Когда мы оставили самолет, он уже был окружен плотным кольцом солдат.
Ни нам уйти своим ходом, ни к нам приблизиться встречающим. Чемоданы
служащие аэропорта сами погрузили в машины, нам подали автобусы, и цугом с
чемоданами, минуя таможню (наверное, чтобы лишний раз не травмировать нас),
вывезли сразу на территорию аэровокзала. Там рассадили по легковушкам и
развезли по домам. Моей синей сумкой с заветной бомбой никто не
заинтересовался.
(Замечу попутно, что бомба все же взорвалась: я привез ее Борису
Панкину, своему близкому товарищу, оказавшемуся в больнице. Он играл с сыном
на даче в футбол и сломал ногу. И попал в "кремлевку", которая была ему
положена по должности. Так вот, я привез завернутый в газету "Раковый
корпус", мы сели на скамейку в при больничном парке. Он глянул на обложку,
манера была сдержанная. Чуть угрюмая, почти без эмоций на лице. Когда мы
прощались и я обещал заехать дня через три, он сказал: "Не забудь второй
порции". Не забыл, привез. И никому о книгах не сказал, и он, полагаю, тоже.
А то, что, кроме уже опубликованного в "Новом мире", Борис ничего не читал,
я уверен. Первого самиздатовского Солженицына, думаю, он получил от меня, но
гордиться этим обстоятельством мне нечего, и ему жалеть тоже не стоило:
Солженицын пришелся ему и по интеллекту, и по нравственному его состоянию, а
потом и по мировоззрению.)
Дома жене о своих приключениях я много не говорил: жалел. Однако через
недолгое время раздался звонок в парадную дверь. Мы жили тогда в крохотной
комнатке на шестом этаже дома по улице Горького (внизу был в ту пору магазин
"Малыш"). Вместе с нами в квартире было пятнадцать соседей. Что ж, был и
такой период в нашей жизни. Дверь открыли соседи и провели к нам в комнату -
кого бы вы думали? - экипаж "моего" лайнера. Они уже успели получить ордена
за мужество и мастерство при спасении "ИЛ-62". Притащили с собой коньяк,
попросили у жены "емкость", была выдана керамическая кружка на литр. Сразу
из нескольких бутылок влили коньяк до "потолка", бросили туда ордена, а мне
предложили "до дна". Представьте себе: выпил, не мог не уважить. Что потом,
не знаю. Таков был коньячный финал. И еще: однажды, когда Хессин зарубил мой
сценарий, предложенный его "Экрану", я в сердцах произнес: "Знал бы я
раньше, Боря, какой ты (нпч), не стал бы спасать тебе жизнь!" Посмеялись. На
том и разошлись.
Второй вариант финала печальный. Предварю его такими словами: вообще-то
о смерти я говорю редко. Чаще думаю, особенно в послед-нее время, когда