"Валерий Аграновский. Вторая древнейшая. Беседы о журналистике" - читать интересную книгу автора

девушку: вы что-то слышали? - а что именно? - а стюард слышал? - нет, а что?
- ничего, все нормально. Такой получился у нас диалог.
И я открыл дверь к пилотам. То были еще те прекрасные и безмятежные
времена, когда летчики не бронировали кабины и не вооружались пистолетами. К
сожалению, та пора скоро кончилась. За мною любознательно сунулся было
стюард, но я остановил его жестом: не надо, ничего интересного. И закрыл за
собой кабину. Пилоты, как по команде, повернули ко мне головы, один только
штурман копался в своих бумажках. В чем дело? - вопрос в глазах командира.
"Мне кажется, - сказал я, - у нас нет правой ноги".
На этом месте, читатель, я прерву подробности нашего разговора с
пилотами, поскольку он длился не более двух минут, но мне потребуется
гораздо больше времени, чтобы изложить его вам, попутно объясняя
непросвещенным, что было нам с летчиками понятно без перевода. Единственное,
о чем я могу вам сказать, что в свое время мне пришлось пройти трехмесячные
офицерские сборы в Аткарском военном авиационном училище под Саратовом,
причем в качестве штурмана, а летать на "Ил-2": это был не военный самолет,
всего лишь учебный, но достаточно известный и авторитетный в мире (бывший
"Дуглас", изобретенный великим Игорем Сикорским). Все это я изложил пилотам
в мгновение, как и то, что у меня есть право и основание подозревать шасси в
неисправности.
Командир распорядился, и мы вместе со вторым пилотом отправились через
два салона в хвостовой отсек лайнера. За туалетной комнатой была дверка (о
чем я не знал), за которой имелся еще один иллюминатор. Командир уже
выпустил шасси, и пилот смог увидеть правую ногу сбоку и наискосок. Пилот
посторонился и предложил мне взглядом: смотри сам. Я в ужасе увидел вместо
четырех баллонов бесформенные ошметки резины, которые свисали с
металлических конструкций шасси. (Много позже, уже в Москве, члены комиссии,
срочно образованной для определения причин аварийной посадки самолета,
предположили: между баллонами застрял камень, который при взлете разорвал
один баллон, а от него, сдетонировав, рванули все остальные. Услышать взрыв
ни в кабине самолета, ни в салоне было невозможно, но почувствовать мог -
только тот человек, и тоже не каждый! - кто сидел точно над шасси).
Счастливый случай выбрал на эту роль меня.
Более сложной и трагической ситуации для "ИЛ-62" придумать было нельзя.
Ничего не зная, мы прилетели бы в Москву, сделали круг над "Шереметьево" и
точно по расписанию запросили бы посадку. Выпустили шасси. Загорелась бы
контрольная зеленая лампочка в кабине пилотов: шасси вышли, полный порядок.
С земли не только диспетчер, вообще ни один человек не смог бы увидеть, что
самолет без ноги, и не поднял тревоги: десять вечера! Как только машина
коснулась полосы, она тут же воткнулась бы металлическим костылем, как
штыком или плугом, в бетонку: самолет, споткнувшись, перевернулся бы. И
взорвался. И - все. Никто не успел бы даже сообразить, что случилось. И
потом - тоже. Никакие "черные ящики" не открыли бы тайну гибели лайнера:
осталась бы бесформенная груда искореженного металла. И обгорелые останки
людей. Аминь. Все это пронеслось в моей голове, пока мы возвращались в
кабину, чтобы доложить командиру.
Пришли. Доложили. Минуту или две молчали. Летели. У меня вариантов не
было, откуда им быть? А они стали думать: что теперь делать? Ни одной
аварийной посадки у этих машин пока не было. Садиться на брюхо? Как поведет
себя машина - неизвестно. Куда садиться: на землю, на бетонку, на озеро? И -