"Валерий Аграновский. Вторая древнейшая. Беседы о журналистике" - читать интересную книгу автора

репортажи. Оказавшись свидетелем или даже участником каких-было невероятных
событий, никогда не торопился по-репортерски на газетную полосу. Такой
журналистский "хлеб" считал относительно легким, так как материал не успевал
утяжелиться размышлениями, для которых, согласитесь, необходимо время. В
итоге я неизменно опаздывал со своими историями на встречу к читателю, но не
завидовал первопроходимцам нашей печатной целины: надеялся, что когда-нибудь
догоню. Особенно мне интересно было копаться и выкапывать свежие
тематические повороты именно на тех дорогах, по которым уже прошли до меня
многочисленные резвые (и непременно отмеченные талантом) репортеры.
Еще одно соображение: прежде я наивно полагал, что любое событие, когда
бы оно ни происходило и когда бы ни достигало широкой известности,
самодостаточно в том смысле, что главное как раз другое: чтобы события,
наоборот, не было, и еще надо молить Господа Бога, чтобы его не было
никогда. Вспоминаю старый оптимистический одесский анекдот: "Жора, ты пока
жарь, а рыба будет!" В анекдоте - пусть будет, а в жизни - нет, не надо. В
минувшей истории, которую я намерен вам рассказать, "рыба", к сожалению,
была.
Четверть века назад мне удалось чудом избежать авиационной катастрофы.
Случилось так, что в самолете находился пассажир, который еще в воздухе
обнаружил неисправность и успел сказать пилотам, а уж те ломали головы, как
спасать машину. И, представьте себе, спасли: экипаж и сто двадцать
пассажиров имели дело с первым и, кажется, единственным случаем выживания
этого типа самолетов, причем именно с такой неисправностью. Если вы пока не
почувствовали горькую "изюминку" события (а чуткий читатель обычно угадывает
такие вещи), скажу: человеком, распознавшим неисправность, был, извините, я.
Увы, из песни, предложенной вам, местоимение "я" выкинуть уже невозможно.
Написать репортаж по горячим следам можно было, и нашлась бы газета,
которая рискнула бы на публикацию (и она была: моя "Комсомольская правда",
где я работал в ту пору корреспондентом), и нашелся бы редактор, который
сумел бы без особых потерь преодолеть цензуру (он тоже был: Борис Панкин,
бывший, с моей точки зрения, лучшим Главным за всю историю существования
"Комсомолки"), а вот репортаж я написал бы в спокойных тонах, и назывался бы
он, конечно, не "Катастрофа" и даже не "Самолет разрывает небо столицы", а
без каких-либо претензий на сенсацию.
Но рука моя не потянулась к перу. Я не только близким, но и дальним не
стал рассказывать о пережитом, а возможность писать вообще отложил до лучших
времен, пока сам не успокоюсь и пока не родится мало-мальски стоящая мысль.
Потекли дни и месяцы, потом годы, которые докатились до сегодня. Все
минувшее время я категорически отказывался летать самолетами (на отдых и
даже в командировки), буквально сойдя с неба на землю: поезда, автомашины,
теплоходики, да хоть лошадки. В небо душа не пускала. Более того, я упорно
избегал встреч с коллегами-журналистами, вместе с которыми оказался тогда
над землей. До сих пор не знаю, известно ли им, что в действительности
произошло тогда с самолетом и в самолете, в каком кошмаре был экипаж (о себе
не говорю), каким странным поступком отличился я в самый острый момент, и
кому кроме пилотов обязаны они сохранением своей жизни? И вот наконец пишу,
так как откладывать дальше некуда: лимитируют возраст и здоровье. Если я не
расскажу, никто уже не расскажет.
Был конец апреля 1969 года. Аэропорт в Риме. Оставались последние
полчаса безмятежной жизни на земле. А затем произошло одно из нескольких